Лёшенька. Часть вторая

– Это что, всё? Не богато.

Солдаты штыками протыкали земляной пол, пытаясь нащупать спрятанный хлеб, искали во дворе, в сараях, в подполе… Забрали два мешка зерна, лукошко яиц, приготовленное мамкой для продажи, и полмешка картошки из погреба.

– Держите. Не за так берём, государство платит, – сказал солдат и подал мамке выписанную квитанцию. – А где у вас уборная?

У Яшки кровь отлила от лица. Сейчас солдатик пройдёт в отхожее место, увидит следы вчерашних раскопок и догадается, что это неспроста. Вот тогда они будут искать гораздо внимательнее.

– Я покажу! Идёмте, дяденька, – потянул за рукав Лёшка, – вот по этой дорожке идите…

Солдат пошёл по расчищенной тропинке и скрылся за дверью деревянного туалета, не оглядываясь по сторонам, – действительно, захотел по нужде.

Когда они уехали к следующему двору, загрузив в сани мешки с зерном и картошкой, Яшка сплюнул и с досадой сказал:

– Замёрзнет у них картоха в такой-то мороз, даже сеном не накрыли.

– В школу опоздали, – вздохнул Лёша.

– Ничего, поднажмём – ко второму уроку успеем.

Со дворов доносился бабий вой, наверно, солдаты нашли спрятанный хлеб.

– Я так и обмер, когда они крышки откинули, – признался Яшка. – А сам смотрю: ларь пустой, а по дну мышь бегает.

– Я всем глаза завязал, – улыбнулся Лёша, – чтобы вы с мамкой себя не выдали.

– А два мешка таки забрали. – Яшка вспомнил печальные и полные укоризны глаза рабочего и женщины с плаката и махнул рукой: – Ничего, мы же не хлебные пауки, можем и поделиться с голодающими…

2

Мамка… Не сидевшая без дела, не боявшаяся никакой работы, умеющая всё на свете: и косить, и жать, и ткать, и прясть. Сильная, здоровая… да болела ли она когда-нибудь раньше?

Яшка нахмурил лоб, поднял глаза к потолку и не смог вспомнить. Нет, кажется, никогда и болела, даже не кашляла. А теперь лежит на кровати похудевшая, лихорадочный румянец на щеках горит. Термометра у них нет, но и без того понятно, что сильный жар. Яшка осторожно прикоснулся ладонью к её белому лбу и испуганно одёрнул руку – горячий. А ведь ещё вчера здоровёшенька была… Эх, не надо было ей в лес ехать. Они разве вдвоём с Лёшкой не управились бы?

С утра запрягли Вишенку в сани и выехали за дровами. Мороз крепкий, день ясный, солнце слепит глаза. Осталась позади их Андреевка, впереди замаячил тёмный лес.

– Снегу-то, снегу… – сказала мать, неловко вылезая из саней. – Вишенку придётся у дороги оставить – увязнет кобылка.

Она уверенно шла впереди, глубоко проваливаясь в сугробы и набирая полные валенки, за ней – Яшка с заткнутым за пояс топором, последним шёл Лёшка. Они выбрали подходящую высокую сосну, утоптали вокруг неё снег.

– Я сам, – сказал Яшка, отстранив мать.

Он ловко бил топориком по стволу, с каждым взмахом всё больше углубляясь в дерево, только щепки летели.

– Давай я, а то выдохнешься, – остановила мамка.

Клиновидная вырубка становилась глубже и шире. Втроём они навалились на сосну, и она с шумом обрушилась в снег. Очистили ствол от веток, разрубили его на несколько брёвен, перетащили в сани. У матери в валенках растаял снег, хоть и вытряхивала его, ноги стали мокрыми и холодными. Но ничего, ещё немного – и дома.

А на другой день она с трудом встала с постели, чувствуя в теле разбитость и слабость, поднялась на дрожащие ноги, опираясь о спинку кровати. Медленно, часто присаживаясь и отдыхая, мать затопила печь, хотела пойти в хлев, да голова закружилась.

– Яша…

Тот протяжно зевнул, свесил с печки взлохмаченную голову:

– Что, уже в школу?

– Неможется мне, захворала… подои корову…

Яшка мигом слетел с лежанки, натянул будничную одежду, бросая испуганные взгляды на мамку, растолкал Полинку, чтобы помогала с печкой. Лёшке велел чистить у Вишенки, а сам надел опорки и пошёл в хлев, от души надеясь, что Зорька будет в хорошем настроении.

К вечеру матери стало совсем худо. Яшка ругал себя за то, что послушал её и не поехал на станцию за фельдшерицей или доктором. Приходила Анисья, разохалась да разахалась. Заварила малиновых веточек кипятком из самовара, быстро и ловко обтёрла больную уксусом, укрыла толстым одеялом.

– Простуда, обычная простуда… Пропотеешь – и вся хворь уйдёт, – успокоила она, а в глазах огоньки тревожные.

Лёшка подтащил к кровати тяжёлый табурет, забрался на него, взял мать за руку и долго не отпускал.

– Я тебе свою силу даю, бери её, я сильный.

– Ты мой птенчик… – сморщила мать губы в улыбке.

Всё ночь она не спала, ворочалась и кашляла задыхаясь, а когда задремала на минутку, увидела возле кровати плачущую сестрицу Софьюшку.

– Бедная ты моя, бедная… – услышала лёгкий шёпот.

Утром, подозвав Яшку к себе, мать тихо сказала:

– Деньги лежат в коробочке, она в погребе спрятана… Возьмёшь, если что…

– Зачем, мам? – не понял Яшка.

– Ежели помру… не соглашайся в приют идти. Оставайтесь с Полинкой и Лёшенькой в дому, вместе вам легше будет… И Лёшку не бросай. А может, братец Константин с Фенечкой сюда переберутся, у нас изба большая, все поместитесь.

– Не надо, мамка…

– Сестрицу Софьюшку видела… Чую, за мной она пришла.

У Яшки озноб по спине пошёл. Он не мог отвести взгляда от её сухих губ и рук, комкающих край простыни.

– Не смей, мамка, не смей! – Метнулся к дверям, сорвал с гвоздя тулуп и шапку. – Я доктора привезу!

Лёша присел на край постели, накрыл материну шершавую от работы руку своей ладошкой, зажмурился, аж задрожал от напряжения.

– Не получается… – с отчаянием прошептал он.

– Что не получается, Лёшенька?

– Вылечить тебя не выходит.

– Не надо, сынок, я сама поправлюсь… вы с Полиной собирайтесь в школу, – через силу сказала мать. – Опоздаете – учительница заругает.

Лёша решительно замотал головой:

– Я не пойду в школу. Боюсь, если уйду, то придёт она.

– Кто, Лёшенька?

Он скорбно сжал губы и снова покачал головой: не скажу.

Мать только вздохнула:

– Водицы принеси, во рту сухо…

Воды принесла заплаканная Полинка.

***

Яшка гнал Вишенку во весь дух. Та словно чуяла – летела выпущенной стрелой. Но вот, слава богу, и станция. Он остановил лошадь возле одноэтажного здания больницы, построенное купцом-меценатом ещё при царе Николае, и взбежал на крыльцо.