Лёшенька. Часть вторая

Мальчуган вздрогнул и обернулся, у водящего пелена с глаз упала. С радостным воплем он бросился к палочке-застукалочке за Анисьин сарай.

– Зачем зовёт? – повернул Лёшка раскрасневшееся от азарта лицо.

– Пришли к тебе.

– Я не играю – дела, – с сожалением сказал он выглянувшему из-за угла Лёньке и заторопился к дому…

Стукнула входная дверь, молодуха поднялась навстречу:

– Вот… дочка захворала… Ни водицы, ни хлебца душа у ей не принимает… выворачивает наизнанку, до ветру часто… так и льёт…

Лёша опустился на краешек лавки и приложил руки к впалому животу девочки. Ладони весьма чувствительно стало колоть, будто сотки мелких иголочек впивались в кожу, закружилась голова.

– У неё какая-то заразная болезнь, – сказал он, всматриваясь в белое лицо больной с впалыми щеками и пульсирующей на лбу голубой жилкой. – Я помогу, но потом надо ехать в больницу.

Мать охнула, судорожно сцепила руки в замок. Только этого не хватало! Не дай бог, тиф… или чего похуже, надо поскорее спровадить гостей. И она, собрав всю решимость, сказала молодухе:

– Миленькая, у меня деток трое. Не обессудь.

Женщина растерянно заморгала, опустила глаза:

– Мы сейчас уйдём… Не помрёт она, Лёшенька?

– Не помрёт, – мотнул головой Лёшка, – долго будет жить.

До больницы их подбросил на Вишенке Яшка, возивший домой сено. Как он потом рассказал, в больнице все страшно переполошились, пожилой врач протёр очки и грустно обронил: «Ну вот и у нас холера…»

Услыхав про холеру, мать и сама страшно переполошилась, погнала детей к рукомойнику, заставила умыться и вымыть руки с мылом, а затем, подоткнув юбку, долго скоблила лавку и полы щёлоком, обдавая их кипятком из чугунка.

– Матерь Божья, спаси и сохрани, – шептала она, оттирая половицы. – В городе холера… думала, что до деревни не дойдёт, ан нет…

***

На другой день Лёшка напросился с Яшкой на станцию проведать больную девочку, но в больницу его не пустили.

– Да ты что! Своей матке горюшка хочешь? – всплеснула руками санитарка. – Ни-ни, даже не думай, такая зараза, не приведи бог.

Лёшка походил вокруг, заглядывая в окна, но увидел только ряды коек с серенькими одеялами. Поковырял носком ботинка землю, махнул рукой:

– Ладно… Ты не думай, если б надо было, я бы и в окно влез.

– А тебя бы веником оттуда! – рассмеялся Яшка.

Они заглянули в станционный магазин, над которым висела поблёкшая коричневая вывеска: «Съестные припасы». Им повезло: продавали сероватое замусоренное пшено и горох. Купили и того и другого по два фунта.

– Крендельков бы… или ландринчику, – размечтался Яшка, укладывая кульки в тарантас, и невольно сглотнул слюну.

– А ты бы не смог ландрин съесть, – сказал Лёшка. Лицо у него стало хитрым-прехитрым.

– Я не смог?

– Эге.

– Это почему? – изумился Яшка. – Ещё как смогу, я один целую коробку уплету, даже две.

– Потому что Ландрин – это человек, фамилия такая, нам Антонина Ивановна говорила.

– А ну-ка, ну-ка… – заинтересовался брат.

Лёшка стал рассказывать, что кондитер Георгий Ландрин придумал выпускать разноцветные леденцы в виде ассорти без обёртки. Они были как на развес, так и упакованными в красивые жестяные коробочки с надписью: «Г. Ландринъ». Покупать конфетки в ярких жестянках стало модно. Замечательным подарком с ярмарки была баночка разноцветного монпансье. Корме того, женщины нашли применение и пустым коробочкам: в них было удобно держать пуговицы, бисер, иголки…

Георгий Ландрин со временем открыл магазины и кондитерские, где продавали печенье, бисквиты, шоколад, конфеты, но главное лакомство – разноцветные леденцы, которые народ стал называть просто ландрином.

– Надо же, я не знал, – удивился Яшка и вдруг озорно пропел где-то услышанную частушку:

– С чем сравню я ваши глазки.

Положительно с ничем,

Не могу сравнить их даже

С ландрином и монпансьем!

– Ага, Олины глазки лучше! – лукаво согласился Лёша.

Яшка задохнулся от возмущения и стал пунцовым, точь-в-точь как помидор. Совсем от рук отбился маленький негодяй, болтает что вздумается, надо с этим покончить раз и навсегда.

– Лёшка, прибью!

– Не прибьёшь, я убегу.

– Я мамке расскажу про порванные штаны, – ехидно пообещал Яшка.

– Эва! Она их третьего дня в чулане нашла. И меня даже не побила, только поругала чуток.

– Ничего-ничего, я на тебя найду управу… А ну, слазь с повозки и иди пешком!

– До деревни далеко, я устану… – стал канючить Лёша.

И брат, немного поломавшись и позволив себя поуговаривать, сменил гнев на милость.

6

– Ох, сколько звёзд! Посмотри, как будто горох рассыпали. – Лёшка закинул голову и восхищённо смотрел на тёмное ночное небо, усыпанное тысячами мерцающих точек.

– Эге, как горох, – поддакнул Лёнька, – или ландрин.

– Ну звёзды и звёзды, эка невидаль, – скривился Кирька, – чего особенного?

Он прибился к компании ребят случайно (не очень-то жаловали его деревенские мальчишки) и сейчас старался привлечь к себе хоть каплю внимания.

Яшка засопел и сердито зыркнул на Кирьяна:

– Для тебя, может, и невидаль, а для нас – красиво.

Лёша пропустил обидные слова мимо ушей:

– Эвон Большая Медведица… та, что на ковш похожа, нам Антонина Ивановна рассказывала…

Ребята сидели тесным кружком вокруг костра, изредка подбрасывая в огонь хворост. Неподалёку паслись стреноженные лошади, почти невидимые в темноте, выдававшие себя только фырканьем и негромким ржанием, да изредка блеяла коза Милка.

Яшка усмехнулся:

– Колька, ты зачем козу в ночное притащил?

– Она сама захотела, – стал оправдываться Мелкий, – я вывел Иргиза, а Милка запор открыла – и за нами. Не прогонять же…

Иргизом звали коммунарского коня, правдами и неправдами выпрошенного председателем у начальства.

– Ладно, пусть её… не мешает.

Кирька покопался в кармане и достал жестяную коробочку с выпуклыми буквами: «Г. Ландринъ», открыл крышку, поддев её ногтем; запахло лимоном и ещё чем-то сладким, ягодным. Ребята во все глаза смотрели на это чудо, разинув рты.