Лесная невеста. Проклятие Дивины

Прижимая противников к соснам, угряне кололи копьями, рубили мечами и топорами. Смоляне отбивались как могли, то один, то другой карабкался через завал, пытаясь убежать к своим. Сам Красовит, отступая последним, уже почти одолел заснеженную вершину, когда вдруг на шлем его обрушился тяжелый удар – и в глазах потемнело.

Битва возле обоза тем временем начала затихать. Зимобор метался туда-сюда вдоль саней: в голове гудело, тьма слепила глаза, горло было сорвано от крика, а левая рука совсем онемела под тяжестью расколотого щита. То и дело он натыкался на какие-то фигуры, то движущие, то лежащие и сидящие у саней, и никогда он не мог сразу понять, свои это или чужие, живые или мертвые. Иногда ему попадался кто-то знакомый, и он торопливо расставлял людей цепью вдоль обоза. Обоз, по крайней мере, был здесь, оттеснить от него смолян противнику не удалось, а значит, битву можно было считать выигранной. Но ни на один насущный вопрос – где враг и сколько его, нападет ли он еще, сколько уцелело своих и где они, убит ли кто-то из воевод – Зимобор не имел ответа. Крича из последних сил, он собирал людей, но все отозвавшиеся тут же куда-то терялись.

Наконец звон клинков прекратился, никто ни на кого больше не нападал.

– Разожгите огня кто-нибудь! – требовал Зимобор, злясь на глухую тьму, как никогда ни на кого не злился.

И вот появился горящий факел, потом второй – Судимер заранее озаботился палками, обернутыми просмоленной паклей. Огненные отблески упали на усталые, возбужденно дышащие лица. Так, вон сам Судимер в шлеме, вон Кудряшка из его десятка, вон Гремята зажимает здоровой рукой раненую. Вон Жилята сидит на санях, а Гнездила торопливо бинтует ему лоб чем-то похожим на рукав рубахи. Вон возится Коньша, выкапывая что-то из-под снега.

– Сколько наших? Сколько ранено? Сколько убитых? – Зимобор быстро огляделся, понимая, что убитые непременно будут.

– Корочун… того… – виновато откликнулся кто-то из темноты.

Достоян распоряжался, выравнивал оцепление, отгородившее обоз от берега.

– Не пойдем дальше, княже, здесь будем ночевать, – прокричал он. – Давай, что ли, сани ставить, куда уж тут идти!

Зимобор кивнул и велел разгружать сани. Поклажу в мешках и бочонках сложили на берегу, пустые сани выстроили широким кругом, образовав нечто вроде невысокой крепостной стены. Перед чертой этой крепости разложили костры, торопливо срубив несколько ближайших деревьев.

Промерзшее дерево больше дымило, чем горело, еловая хвоя трещала и выбрасывала искры, но все же берег осветился. Стала видна опушка леса и русло ручья, по которому на них и набросились угряне. Вдоль по ручью весь снег был глубоко перепахан сотнями ног и копыт. Туда же нападавшие и отступили. Правда, не все. На месте битвы осталось около двух десятков тел, из них половина – живые. И раненые, и мертвые пострадали даже не столько от оружия, сколько от давки на ненадежном льду. Переломов, вывихов, ушибов, свернутых шей и проломленных голов было больше, чем колотых, резаных и рубленых ран. Какой-то из обезумевших коней ударил Жиляту копытом по голове, и теперь под обоими глазами у того наливалось по здоровому синяку. Кудрявый чуб, видневшийся из-под кое-как наложенной второпях повязки, промок от крови из рассеченного лба.

Зимобор прошел вдоль разгруженного обоза. Теперь, когда суета немного улеглась и все опомнились, важнее всего было выяснить, сколько уцелело и каким количеством людей он может располагать.

– Ранослав! – вдруг вспомнив, заорал он во все горло. – Ранок! Эй, Поляйка, ваш воевода-то жив?

– Жив я! – Кто-то замахал от саней.

Подойдя ближе, Зимобор не столько узнал, сколько угадал в сидящем Ранослава – тот вытянул ушибленную ногу и прикладывал пригоршни снега к глазу.

– Сколько у тебя людей? – набросился на него Зимобор. – Вяз червленый те в ухо, что молчишь?

– Людей… – Ранослав морщился, с трудом соображая. – Два десятника отзываются, третий… не знаю. Говорят, по пять-шесть человек насчитали, и еще те… ну, Зелениных трое или четверо тут… Извини, княже, по голове меня приложили, не соображаю я что-то…

– Хоть десятника возьми потолковее, пусть людей посчитает и мне быстро скажет! – велел Зимобор. Он понимал, что Ранославу тоже нелегко пришлось, но им теперь некогда было причитать над ушибами. – И пусть сразу скажет, сколько народу может на ночь в дозоры дать. Нам сейчас до утра бы дожить, а там видно будет.

– Сейчас… – пробормотал Ранослав, морщась и пытаясь еще что-то вспомнить. – Да! – Он взмахнул рукой, когда Зимобор уже пошел прочь, словно хотел ухватить его за кожух. – Девка…

– Что? – Зимобор обернулся.

– Нету ее. То ли зашибли, а скорее – увезли.

– Девка? А! – Зимобор тоже не сразу сообразил, что речь идет об Игрельке. – Увезли? Вяз червленый те в ухо! – Он свистнул. – Умыкнули твою невесту, Ранок! Ну, уж сам виноват! Беречь надо было, а мне не до того!

– Да мне самому не до того! – с досадой ответил Ранослав. – Я, вишь, твое добро берег, обоз оборонял, у меня же тут самые меха, не дерьмо какое-нибудь! Нет бы, спасибо сказал, а он еще ругается!

– Да не ругаюсь я! – Зимобор наклонился и хлопнул его по плечу. – Ну, пропала, и хрен с ней! Другую подберем, еще красивее! Главное, десятника мне пришли поскорей.

Он вернулся к своей дружине, и тут ему навстречу выбежал Желанич.

– Княже! – Кметь замахал рукой. – Ты погляди, чего Коньша с Братилой откопали!

Кмети расступились, пропуская его к саням. На санях лежало тело. Зимобор сначала испугался, что еще кто-то из своих убит, и тут огненный отблеск от ближнего костра осветил кольчугу.

Шлем восточной работы, с тонкой гравировкой, заметной даже в свете факела, поблескивал рядом. Зимобор подошел ближе и наклонился. На санях лежал мужчина, молодой, безбородый, с черными волосами и непривычными, неславянскими чертами лица. Скорее его можно было принять за араба, и доспехи восточной работы на нем казались вполне уместными. Это был тот самый предводитель дружины, напавшей на обоз, вот только непонятно, каким образом араб оказался во главе тех, кого принимали за угрян.

– Это еще что за… вяз червленый? – озадаченно спросил Зимобор и дернул самого себя за ухо. – Убит?

– Не! – Коньша мотнул головой. – Дышит. Видно, оглушили.

– Точно, я видел, – доложил Витим. – Это Прибыток отличился. Как подпрыгнул, как вдарил ему топором по жбану сверху – тот и скопытился. Он с коня упал, а на него еще наступил кто-то.

– Коньша и наступил! – крикнул Жилята. – Ты его знаешь, княже, ему бы только ногами топтать что ни попадя!

– А как бы я его еще нашел? – огрызнулся Коньша. – Только и нашел, что на кольчуге поскользнулся. А то его уже снегом закидали, там и остался бы лежать, к утру замерз бы. Так мы бы и остались без всего.

– Без чего?

– Ну, а так нам и слава, и добыча! – Коньша приосанился. – Это же сам их князь. Раз мы с Прибытком его завалили, то мне кольчуга, а ему шлем. Шлем-то он пробил топором, теперь кузнеца надо…

– Это Прибыток его завалил, не примазывайся! – опять закричал Жилята.

– Он завалил, а я нашел!

– Тьфу, как дети, кто гриб первым увидел! – Судимер сплюнул кровь из разбитой челюсти. – Коньша, ты в дозоре постоять не хочешь, если много сил осталось?

– Да ну, какой это князь? – усомнился Зимобор, тем временем разглядывая пленника. – Доспехи-то хорошие, но ты ему в морду смотрел? Посмотри! Бохмит чистый, как тот Хаким, помнишь, в Селиборле жил? Одно лицо, только помоложе. Как он вообще сюда попал?