Лесная невеста. Проклятие Дивины

В свою избу Зимобор помчался сам – у него с собой был только меч, но не было щита и шлема.

– А ну вставай! – заорал он, распахнув дверь сеней во всю ширь. – Опять лезут на нас! Живо, Достоян, поднимай, бегом!

Он пробежал между просыпающихся кметей, схватил шлем, в который предусмотрительно был вложен подшлемник, нахлобучил на голову, взял в сенях первый попавшийся щит, выскочил наружу – и тут, видя, что на избу пока никто не нападает, поставил щит к ноге и стал застегивать ремешки шлема.

Когда он был готов, из избы уже выбегали со щитами в обнимку остальные.

– Туда! – Зимобор махнул мечом и первым побежал в сторону овина. Оттуда доносились знакомые звуки – треск разрубаемых щитов и звон мечей…

* * *

…Над берегом замерзшей реки, перед цепочкой сонных избушек, которые среди снеговых груд казались еще меньше и ниже, горело несколько костров, и все было видно как на ладони. Между избушками кипело сражение: три или четыре десятка человек, все с оружием и щитами, метались туда-сюда, и трудно было поверить, что все это устроилось силами всего двенадцати бойников Лютомера. Наскакивая на дозорных кметей и ратников из полюдья смолянского князя Зимобора, они не столько бились, сколько кричали, оглушали боевыми кличами, перебегали с места на места, – словом, больше создавали суету, чем сражались по-настоящему. Настоящий бой Лютомеру был сейчас не нужен, а терять людей понапрасну он не мог себе позволить – слишком мало их осталось и каждый из них был ему братом.

Сам Лютомер не ввязывался в драку и ждал, не показываясь из темноты на опушке. Лютава стояла рядом, притопывая на снегу озябшими ногами, изнывая от нетерпения, кусала варежку и от волнения даже подвывала шепотом. Самый зоркий глаз не различил бы эту пару, словно родившуюся из темноты леса, – оба одетые в волчьи кожухи мехом наружу, брат и сестра сливались с промерзшими стволами, заснеженными еловыми лапами, и каждое их движение казалось лишь игрой теней. Лютомер молчал, крепко сжимая зубы и не сводя напряженного взгляда с двери овина. Их окружали десятки светящихся волчьих глаз – сами звери совершенно растворялись в темноте и лежали, выжидая, не понадобится ли помощь. Но чем могли помочь звери, если даже сам Лютомер, волк среди людей и человек среди волков, не знал, что делать?

Там, в овине, находился их с Лютавой сводный брат Хвалислав, связанный и беспомощный. Вот-вот кто-нибудь из смолян откинет бревно, которым подперта дверь, войдет туда и вскоре выйдет снова, с окровавленным ножом в руке…

Но время шло, а никто не спешил сделать это страшное дело. Смолян было слишком много: около двух сотен, если считать княжескую дружину и ратников, и хотя проснулись и снарядились еще не все, их все же хватало, чтобы не подпускать бойников даже близко к овину. А раз нет опасности, что знатный и ценный пленник будет освобожден, то зачем же его убивать? Смолянский князь Зимобор, похоже, не трус и не дурак, головы не теряет даже тогда, когда на его стан нападают во время ночлега.

Бойники повыдохлись, их притворные наскоки становились все реже, шум стал стихать. Какие бы они ни были резвые, а все же нелегко, имея чуть больше десятка человек, изображать нападение на двухсотенное войско.

– Не пойдет… никто туда не пойдет… – Лютомер не заметил, как произнес это вслух, а Лютава вцепилась в его рукав и затеребила:

– Что же делать, Лют? Придумай что-нибудь!

Сестра не могла пожаловаться на отсутствие выдержки, но сейчас ее силы были на исходе, и Лютомер ее понимал.

– Придумай! – в досаде повторил он. – Если только выманить его оттуда как-нибудь. Закричать, что ли: «Князь Хвалислав, держись, мы идем!»

– Закричи!

– Или выгнать его… Если сам выбежит, то уж тут…

– А если они его убьют? Когда выбежит?

Лютомер оторвал наконец взгляд от темных избушек, озаренных неровными сполохами костров, от мечущихся черных фигурок в мерцающих шлемах, с кроваво-красными отблесками на обнаженных клинках – от огня, пока лишь только от огня, – повернул голову и посмотрел в лицо своей сестры. Свет костров сюда, во тьму под первыми деревьями опушки, не доставал, но ему не нужен был свет, чтобы видеть. В темноте глаза оборотня сами излучали яркий зеленоватый свет, озаряя лицо девушки, так похожее на его собственное – те же высокие скулы, глубоко посаженные глаза под черными бровями.

– Они… его… убьют? – повторила Лютава. До сих пор она старалась не думать, не пускать в сознание мысль о том, чем же кончится то, что они затеяли. Но теперь отступать было некуда, прятать от себя эти страшные слова стало поздно. – И… ты уверен, что… иначе никак?

У нее перехватило дыхание, она сглотнула и замолчала. Ничего можно было не говорить: Лютомер сам прекрасно знал и понимал все, что она могла бы ему сказать. Невозможно, жутко даже подумать: желать смерти от руки чужака – своему же брату. Пусть сводному, по отцу, пусть рожденному чужеземкой, бывшей рабыней; пусть они никогда не дружили, пусть между ними много чего случилось нехорошего, особенно за последний год, но все же и он, Хвалислав, – сын их рода. Он находится под защитой чуров, как и прочие дети угрянского князя Вершины. А поднять руку на свою кровь – преступление, которого не прощают ни люди, ни предки, ни боги. Даже им – детям волхвы Семилады. Даже ему, Лютомеру – сыну Велеса… Неужели это, о чем страшно сказать друг другу, самому себе, – необходимо? Так ли это? И по чьей вине все сложилось именно так, а не иначе?

Уже много месяцев прошло с тех пор, как Лютомер впервые подумал в сердцах: уж лучше бы он умер маленьким, этот Хвалис! Скольких бед избежала бы тогда угренская земля, да и они с Лютавой. Но только сейчас, когда костры перед избушками мелкой веси незнамо какого рода догорали, а мельтешение черных фигурок стихало, когда все решали считаные мгновения, Лютомер снова старался вспомнить все и понять: действительно ли у них нет другого выхода? Когда, в какой день нить судьбы впервые свилась в узелок, после которого вся Макошина ткань перекосилась?

И, как почти всегда в таких случаях, даже он, сын Велеса, самого мудрого и памятливого из богов, не мог нащупать в прошлом этот злополучный день. Такие дни обнаружить не легче, чем найти исток реки, вытекающей из болот – потихонечку, помаленечку. И никто не знает, в какой бурный и мутный поток выльются обыденные, заурядные, ничем не примечательные события. Вот только Макошь ничего не пропускает, и каждой ниточке наших слов и поступков в ее сложном узоре находится место.

– Нет! – зажмурившись и даже на миг закрыв лицо руками, словно прячась от сильной душевной боли, Лютомер затряс головой. Шапка упала, на давно не чесанные русые волосы сыпался с ветвей мелкий снег, делая их совсем седыми. – Нет. Не надо. Я придумал. Сделаем так…

Он повернулся к сестре, крепко взял ее обеими руками за плечи и заглянул в глаза… И взгляд его словно втянул ее в себя; Лютава не успела даже понять, что он задумал, а мир вокруг закружился, вихрь из Нави подхватил ее и мгновенно разъял на тысячи частей, чтобы снова сложить нечто совсем иное…

* * *

Сражение шло в полосе света от сторожевых костров – правда, половина из них была разметана и затоптана. Кое-как одетые, в криво подпоясанных кожухах, дозорные и кмети из дружины Любиши отражали нападение.

Любишина дружина жила в овине, его людям бежать было ближе всех, и к тому времени как подоспели остальные и теснили уступавшего числом противника к берегу ручья, несколько человек сражалось внизу на льду.

– Ах, гады! – орал, кажется, сам Любиша. – Княгиня! Приезжала! Мир у нас! Выкуп у нас! Княже! Гады они все! Обмануть хотят!

Зимобор и сам сообразил, с чем связано ночное нападение. Угряне не приближались к другим избам, а старались пробиться к овину, где содержался пленный князь Хвалислав и где его посещала мать-княгиня. Видимо, ей стало жаль серебра, и угряне решили освободить князя бесплатно.