Лесная невеста
Шрифт:
Зимобор сам не верил, что собрался туда. Было странное чувство, будто он, глядя в воду, хочет приподнять тоненькую пленку поверхности, ту самую, на которой держится отражение, и скользнуть под нее. Но ведь сейчас купальская ночь – время на грани…
– Вот, возьми. – Мать подала ему несколько кремней, обточенных в виде наконечника стрелы. Их называют «громовыми стрелками» и верят, что они остаются там, куда ударит молния. – Сила Перуна да будет с тобой, защитит от всякого зла. Теперь иди сюда.
Зимобор шагнул за ней к воротам. Вещая вила встала перед проемом покосившихся столбов, протянула к ним руки ладонями вверх и медленно запела:
Выхожу я во чисто поле,Во широкое раздолье,Выхожу на луг зеленый,А– Иди! – Мать обернулась к Зимобору и кивком показала на ворота.
Ворота в пустоту действительно стали воротами куда-то: их окутало легкое зеленоватое сияние, и теперь отсюда нельзя было разглядеть, что творится между столбами. Зимобор и сделал три шага вперед; сильный ветер подул ему навстречу, Зимобор всей кожей ощутил, как расходится на две половины незримая плотная грань, пропуская его, чтобы тут же сомкнуться снова, но не впереди, а позади. Он миновал ее, первый шаг к цели был сделан.
Зеленоватое сияние померкло, вокруг стало почти темно, темнее, чем было на той, человеческой, стороне. Перед собой он увидел поначалу лишь ту же высокую траву и густые заросли бузины. Но и они изменились: трава шелестела под ногами, словно была возмущена вторжением, грозила, упрекала, а из кустов бузины, шевелящихся на ветерке, на Зимобора, казалось, смотрело множество глаз. С каждым шагом он все дальше уходил от безопасного берега, погружался в неведомое.
Вышла луна, вершина горы осветилась. И она стала совсем другой. Священная гора обрела тот облик, который Зимобор мысленно рисовал себе, воображая то, что было до пожара. Первым, что он увидел, был высокий, в два человеческих роста, идол Ярилы. Он был настолько огромен и грозен, что Зимобор невольно поклонился. Ног у идола не было – нижняя часть толстого дубового бревна оставалась необработанной, на ней сохранилась даже кора, и собственно изображение начиналось на уровне груди. Значит, врали слухи, будто у идола имелся позолоченный уд. Зато в руках Ярила держал изогнутый турий рог, действительно обитый позолоченным серебром, – вот оно, надо думать, откуда пошло…
Позади Ярилы выстроились идолы поменьше, а за ними тянулись темные строения – обчины, предназначенные для многолюдных священных пиров. Двери были открыты, с окошек убраны заслонки, внутри шло шумное веселье. Блестел огонь, тянуло дымом, запахом жареного мяса, раздавались голоса. В первые мгновения Зимобор ничего этого не заметил: Навий мир развивается и расширяется по мере того, как к нему приглядываются. Кто там, в обчинах, люди или духи? Если и люди, то не те… Предки? Может быть, духи спящих собираются здесь на свой потусторонний праздник? Из ближайшей двери доносился стройный перезвон гусельных струн, и красивый, старчески тонкий, но еще сильный и уверенный голос умелого певца выводил древние, знакомые Зимобору строки:
…И дает он тугой свой лук князю Дивину,Подает ему да калену стрелу.Стал натягивать Дивин лук тугой,Заревел тот лук, словно лютый зверь.Переламывал тут Дивин тугой лук надвое,Да бросал он лук на сыру землю,Да бросал он калену стрелу да вперед жалом,А и бросил он стрелу за три версты,И попал он в тот дуб трехвековый,В то колечко золоченое!Разлетался старый дуб да во щепочки!..Эту песню, одну из множества песен о подвигах внуков Крива, Зимобор много раз слышал в Смолянске, и сейчас ее слова успокоили его. Здешний мир был близок ему по духу, а значит, он найдет в нем дорогу, даже если здесь живут люди не его поколения, а прошлых или будущих…
Он прошел через пустую площадку и еще раз поклонился Яриле.
– Кланяюсь тебе, Ярила, сын Сварога! – негромко сказал он. – Благослови мой путь через твои земли! Защити меня от зла и обрати ко мне благо!
Как вершина Ярилиной горы, снаружи видимая пустой, за воротами оказалась полной жизни, так и гора, где располагался Радогощ, поразила его пустотой. Города за речкой не было: мыс будто сделался отражением Ярилиной горы в действительности: кочки и рытвины, поросшие травой и кустарником, и никакого признака жизни. Все верно. В том мире, куда он вступил, все отражается навыворот: где в человеческом мире жилье, здесь пустыня. И наоборот.
А может, он просто попал в те времена, когда святилище уже стояло, а город еще не поставили?
Зимобор направился с горы вниз. Кусты бузины шевелились, какие-то темные, мохнатые существа перепрыгивали с одного куста на другой, сильно трясли ветки. Слышался писк, невнятная возня, повизгивание. Зимобор даже не оглядывался, а только смотрел под ноги, чтобы не свалиться в темноте в какую-нибудь яму. Валуны, отмечавшие дорогу к вершине, и теперь указывали путь. Волшебство перевернутого мира сказалось на них – здесь они были уже не черными, а белыми и слегка светились. По их поверхностям перебегали золотые искры, и Зимобор ждал, что из-под валуна покажется белый петушок или белый барашек – знак зарытого клада…
Но вместо белого барашка путь ему преградило нечто совсем другое. Впереди, шагах в пяти, от темного скопления кустов вдруг отделилось тускло мерцающее бледно-голубоватое пятно и метнулось наперерез. Зимобор вздрогнул и остановился, по привычке хватаясь за меч. Перед ним была рослая, выше его, тощая, изможденная женщина с опухшим лицом, тяжелыми набрякшими веками, с длинными распущенными волосами, перепутанными и торчащими, как прутья старого помела. Все тело ее сотрясалось, взгляд блуждал. Понятно было, что это такое. Зимобор ждал чего-нибудь в этом роде. Гора мертвого святилища сама по себе была нечистым местом, а на росшую здесь бузину местные ведуны и ведуньи уже несколько поколений отсылали болезни. Лихорадка тряслась, качалась, но шаг за шагом подступала ближе к Зимобору. Стуча зубами, она приговаривала что-то обрывистое и почти бессвязное, но жуткое по сути:
А которого человека поймаю,Тот бледен будет, как воск,Дрожать будет, как лист осиновый,Таять будет, как снег у тепла,И живым не бывать…Зимобор не слишком ее испугался: лихорадка – нечисть бессмысленная. Пока она бормотала и тянула к нему костлявые руки, он нашарил в мешочке с огнивом громовую стрелку – острый кусочек кремня, похожий на стрелу, зажал его в руке, потом громко сказал:
– Марена тебя породила, под бузину посадила, и там место тебе во веки вечные! Из бузины вышла – в бузину ступай!
И бросил в Лихорадку громовой стрелкой. С жутким всхлипом Лихорадка втянулась под корни ближайшего куста, и из-под земли какое-то время слышался приглушенный вой.
Спустившись к подножию горы, Зимобор пошел в обход в сторону леса. Небо светлело, и, хотя до настоящего рассвета было еще далеко, он уже мог разглядеть, куда идет.
Вокруг была прозрачная серая тьма – не ночь, не сумерки, а какой-то особый свет, присущий этому, изнаночному, миру. Зимобор шел, чувствуя, как на каждом шагу раздвигает собой тьму, словно воду, – его тело было здесь чужим, инородным. Может быть, удастся проскользнуть сквозь этот серый воздух, как рыба скользит в воде, – не оставляя следа, ничего не задевая. Как скользят вон те серые плотные тени за толстыми стволами дубов… Чьи-то зеленоватые мерцающие глаза следили за ним украдкой, чей-то тихий шепот летел ему вслед, и кусты в низине дрожали, словно кто-то рвался из них на узкую тропу и все-таки не решался выйти.