Лесные солдаты

В немецком ранце, который захватил лейтенант, находился не только походный запас еды, предназначенный для солдата СС, совершавшего победный «дранг нахт остен», не только набор зубочисток и аккуратная зубная щётка с порошком, запакованным в изящную латунную коробочку, там имелся даже моток розовой мягкой бумаги, которую маленький солдат, хихикнув про себя, назвал «жопной», но в следующий миг лицо его сделалось серьёзным:

– Как же они думают воевать против нас, товарищ лейтенант? А если у них жопная бумага кончится? Побегут за нею в свой Берлин? Ведь русский солдат может даже лопухом подтереться и – ничего… А они?

– Не знаю, Ломоносов, – устало отозвался лейтенант.

– А у вас девушка есть, товарищ лейтенант? – неожиданно спросил маленький солдат.

– Больно ты любопытен, Ломоносов.

– Любопытство – не порок, – сказал маленький солдат, замялся на несколько мгновений, а пока он мялся, лейтенант добавил за него:

– …Но большое свинство.

– И всё-таки, а?

– Есть, Ломоносов, есть… Как же быть взрослому человеку без девушки?

Вид у Ломоносова сделался печальным, у губ нарисовались две мелкие скорбные складки, враз состарившие его лицо – уже и не маленький боец это был, а мудрый лесовичок с грустными глазами.

– А у меня девушки нет, товарищ лейтенант.

– Чего же так, Ломоносов?

– Не обзавёлся… Не успел. Да и кому я нужен такой, – Ломоносов в неопределённом жесте обвёл руками воздух.

– Какой?

– Неведомо какой. А как зовут вашу девушку, товарищ лейтенант?

– Ломоносов, не переступай границу дозволенного. Есть черта, которую пересекать нельзя.

– Вдруг кого-нибудь из нас завтра убьют, товарищ лейтенант? А мы ничего не знаем друг о друге.

– На войне не надо думать о смерти, Ломоносов. Просто нельзя!

– Я вам на всякий случай оставлю свой адрес, товарищ лейтенант. А вы мне – свой. Мало ли что…

Лейтенант глянул на него, отвёл глаза в сторону и промолчал – при мысли о Наденьке у него на душе всегда делалось сладко и тревожно, таких девушек, как она, больше нет – ни в Москве, ни в Алма-Ате, ни в Бердичеве. Наденька в один год с лейтенантом закончила институт, стала врачом. Чердынцев подумывал о женитьбе, но Наденька, как настоящая комсомолка, придержала его порыв:

– Нам надо ещё проверить свои чувства.

Что ж, она была права. Не то придётся до конца дней своих маяться… Ей с ним, ему с ней. Впрочем, в своих чувствах Чердынцев был уверен.

Жила Наденька Шилова в Москве, в одном из многочисленных старых проулков, примыкавших к улице Горького, – в проулках этих, возведённых когда-то купцами-первогильдийцами, что ни дом, то произведение архитектуры, этакой лихой столичный стиль, над которым часто задумываются искусствоведы. После революции купцов потеснили, кого-то выперли из Москвы совсем, кого-то отнесли на кладбище, кого-то оставили и сделали в родном доме управляющим, либо старшим дворником, освободившуюся площадь заселили пролетариатом.

Иногда среди пролетариев тонкой прожилкой проблескивала интеллигенция – технари в фуражках с серебряными молоточками.

Иван Ефграфович Шилов был таким технарём, окончил путейский институт и работал старшим инженером на заводе, ремонтирующим паровозы. Человеком он был добрейшим, в жизни своей, похоже, никому не смог отказать в просьбе и слова «нет» не знал.

В семнадцатом, когда Наденьки ещё не было на свете, Шиловы жили в большой отдельной квартире, но потом жильё их приглянулось какой-то крикливой кухарке, матери семнадцати детей (и нарожала же ведь, это ж надо, какую физическую нагрузку вынесла женщина), и та воплями своими, резкими вышибающими движениями бёдер, грудью, на которую запросто можно было поставить ведёрный самовар, потеснила инженера, а потом и вовсе выставила за порог вместе с его манатками, с узлами и чемоданами – вот такая сложилась коллизия или, как говорил старшина чердынцевской роты, бравый хохол с висячими сивыми усами, «ситуёвина».

Советская власть в конце концов побеспокоилась о выброшенном на улицу инженере – выделила ему комнатёнку в коммунальной квартире.

Чего больше всего на свете любила Наденька? Военные и физкультурные парады, катания на колесе обозрения в Центральном парке культуры и отдыха имени товарища Горького, мороженое – сладкие снежные кругляши, зажатые между двумя вафельными плошками, газировку с вишнёвым сиропом и дискуссии «Есть ли жизнь на других планетах?» Задиристо вздёрнутый нос, большие голубые глаза, полные губы, чуть приоткрытые в постоянном изумлении, мягкий берет сливочного цвета на густых каштановых волосах, длинные загорелые ноги, обутые в белые, хорошо начищенные зубным порошком полуспортивные тапочки с лямками и трогательными голубыми пуговками… Это и есть Наденька Шилова.

Типичный портрет комсомолки сорок первого года.

Лейтенант расслабленно улыбнулся.

Далеко на востоке, под голубыми небесами, громыхнул гром. Похоже, собиралась гроза. Чердынцев приложил ладонь ко лбу, вгляделся в безмятежную высь – ничего похожего на грозу, ни одного тёмного порохового пятнышка. Значит, это не гроза, совсем другое – где-то за горизонтом, далеко отсюда, что-то взорвалось.

– Слышите, товарищ лейтенант? – возбуждённо заёрзал всем телом Ломоносов. – Там наши.

– Слышу, – дрогнувшим голосом отозвался лейтенант, поднялся на ноги. – Надо идти.

– Да, – покорно согласился Ломоносов, хлопнул пилоткой о колено и наткнул её на голову. Маленькое лицо его было наполнено решимостью – и как это боевые действия идут без него? Непорядок!

Лейтенант подкинул в руке трофейный автомат, первым вломился в гряду засыхающих, словно бы облитых с воздуха какой-то пакостью кустов, спустился в долинку, поросшую молодыми сосёнками, остановился у одного из деревцев и, вдвинувшись в тень, вскинул бинокль.

Поцокал языком.

– Чего там, товарищ лейтенант? – заинтересованно вскинулся маленький боец, круглые глаза его, немедленно наполнившиеся любопытством, заблестели по-детски жадно.

– Да лось с лосихой, – лейтенант не выдержал, засмеялся тихо. – Милуются…

– Как это? – озадаченно сморщил лоб маленький солдат.

– Положили головы друг дружке на шеи и стоят… Будто памятники – не шелохнутся. Думу думают, – лейтенант засмеялся вновь, также тихо и как-то торжествующе, словно бы рад был факту, что жизнь в природе, несмотря ни на что, берёт верх над всем остальным и прежде всего над смертью, потом прервал смех с одобрительным кивком: – И война для них не война.

– У нас на севере лосей много. Иногда даже пасутся вместе с коровами и хоть бы хны – в очередь к хозяйке подходят, чтобы та подоила их…

Чердынцев вновь тихо засмеялся, согнул палец крючком, показал его маленькому солдату:

– Загибаешь, Ломоносов!

Тот изобразил улыбку во весь рот, обнажил крупные, с неровно стесанными нижними краями зубы:

– Ну если только самое чуть-чуть.

– Знаешь, Ломоносов, признаком чего являются редкие зубы?

– Ума, товарищ лейтенант, – сделав серьёзное лицо, ответил маленький солдат.