«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2

Город был почти безлюдным, и ходить по нему было неприятно. На одной из улиц нам встретилась молодая красивая цыганка. Ребята, хохмы ради, попросили ее погадать. Прежде чем гадать, она залилась слезами и рассказала, что немцы перестреляли почти весь табор. Успокоившись, она стала гадать. Никому долгой жизни не нагадала. Только одному Смоленцеву сказала, что проживет он девяносто лет, а Женя Медведев – семьдесят. Я в этом не участвовал – знал, что все это чепуха.

Через несколько месяцев ни одного из гадавших не осталось в живых – все они погибли на 1-м и 2-м Прибалтийских фронтах. Здесь, в Брянске, мы собирали самолеты с прежних аэродромов базирования, которые остались там по разным причинам. В большинстве случаев это были поврежденные машины, восстановленные техсоставом полка. Прилетали и самолеты, севшие вне аэродромов. Марченко пригнал из Жердевки и тот, на котором меня сбили в первом боевом вылете. «Как ты ухитрился посадить машину на такую маленькую площадку? Я долго ходил и соображал, как с нее взлететь», – спросил он у меня. Ему, видимо, не сказали, что я был сбит, садился прямо перед собой и на шасси сел совершенно случайно. По поводу самого самолета он заметил: «Какой он тяжелый в управлении!» – «Да, пришлось мне изрядно попотеть, – добавил я, – может, поэтому и сбили. На таком особо не поманеврируешь, сначала надо потренировать руку». Куда девалась эта машина, не знаю, но после того как ее пригнал Марченко, я не видел, чтобы на ней летали летчики нашей эскадрильи. По всей вероятности, ее оставили для доводки в Брянске и в полк она не попала.

Свободное от занятий и работы на матчасти время мы обычно использовали для прогулок по городу. Во время одной из таких прогулок забрели в какой-то тупик, из которого захотели поскорее выбраться. У проходившего мимо солдата решили спросить, как выйти на такую-то улицу (название ее я уже не помню). Подойдя к нему ближе, я обратил внимание, что он очень похож на Федю Шатилова. Неужто он? Не может быть! Ведь прошла всего неделя, от силы полторы, как получил от него письмо, в котором Федя писал, что скоро должен выписаться из госпиталя, а ехать оттуда несколько дней.

Солдат, увидев, что мы машем ему рукой, остановился. Кто кого раньше узнал, не столь важно. Случилось так, как это бывает только в кино или романах. Оба, конечно, не ожидали встречи. Расцеловались. «Ну вот, Федя, будем снова с тобой летать». – «Да нет, летать нам вместе не придется, – с грустью произнес Федя, – я с пересыльного пункта попал в пехоту. Завтра утром отбываем на передовую». – «Как это в пехоту?» – недоуменно выпалил я. «А так! Когда на пересыльном спросили, кем я воевал, сказал, что был воздушным стрелком. Слову «воздушный» значения не придали, а раз стрелок, то, значит, пехота. Вот так и попал в пехоту». – «Ну, а ты вообще хочешь со мной летать?» – поинтересовался я. «Конечно, но как сделать, чтобы вернуться в полк на законных основаниях?» Решили всей группой идти к его командиру и уговорить отпустить его к нам.

По пути к казарме, где размещалась его рота, встретили старшего лейтенанта, Фединого командира. «Что необходимо, – обратился к нему Федя, – чтобы снова попасть в свой полк? Вот мой командир и летчики нашей эскадрильи». – «Я знаю, что он летчик, – приветливо смотря на нас, сказал старший лейтенант, – мы это поняли по петлицам и птичкам на них. Раз хочешь к своим, иди». – «Как, просто так, без бумажки?» – недоумевая, переспросил Федя. «А зачем она тебе? Я и так вижу, что вы здесь все свои, авиаторы. Забирай свой сидор и иди. Где он у тебя, в казарме?» – «Так точно, под койкой лежит». – «Ну и хорошо, будь здоров, бей фашистов с воздуха». Вот так, быстро, без бумажек и всякой бюрократической формальности, на месте командир роты решил вопрос перевода солдата из пехоты в авиацию. Так, благодаря случаю, мы встретились вновь. Видимо, летать нам вместе до конца войны было предрешено судьбой.

Кроме нашего полка, в Брянске базировались мелкие подразделения из других частей штурмовой и истребительной авиации. Здесь я впервые увидел цельнометаллический Ил-2, о существовании которого и не подозревал. На таких машинах во время войны мне полетать так и не пришлось. По всей вероятности, эти штурмовики принадлежали большим командирам. Кому именно, интересоваться не стал, чтобы не портить себе настроение. На них не было следов повреждений, свидетельствовавших об их полетах на боевые задания, после которых частенько оставались пробоины от пуль и осколков снарядов.

Обращала на себя внимание внешняя отделка и покраска. Создавалось впечатление, что машина изготовлена для выставки. Вот бы полетать на такой, мечтательно подумал я. Больше подобных машин мне видеть не доводилось. Все они находились на отдельной стоянке рядом с полуразрушенным ангаром. Всякий раз, проходя мимо, невольно любовался ими, да и не только я. Многие из нас судачили по поводу того, кто их хозяин.

Когда я впервые рассматривал эти машины, услышал звук взлетавшего самолета. Быстро повернул голову и в нескольких метрах от себя увидел взлетавший «як». Видимо, летчик неправильно выбрал место старта, так как сразу же после отрыва он правой стойкой шасси задел плоскость красавца «ила». Колесо «яка» застряло в крыле, вместе с ним вырвало и стойку. Тем не менее «як» взлетел как ни в чем не бывало. Затем он резко перешел в набор, убрал оставшееся колесо и сделал пару восходящих бочек. Затем развернулся, прижал самолет к земле, прошел над аэродромом на бреющем и снова сделал пару бочек. После этого, покачав машиной с крыла на крыло, продолжил набор высоты и улетел на другой аэродром. Все у него вышло эффектно, по-истребительному красиво и с шиком. На память о своем хулиганстве он оставил одну ногу в «иле», выведя, таким образом, из строя обе машины.

Наверняка летчик почувствовал удар, но не понял, что это. Знай он, что произошло, вряд ли бы стал крутить бочки. Интересно, что почувствовал летчик-ухарь, когда понял, что одну стойку вместе с колесом он оставил там, откуда прилетел? Только счастье спасло его от гибели. И, конечно, за свое хулиганство и поломку машин вряд ли понес наказание. Откуда на другом аэродроме могли знать, что он вытворял в Брянске. Ведь на фронте никаких пунктов управления полетами не существовало. В большинстве случаев, при одиночных перелетах, летчики взлетали сами по себе – выпускать-то их было некому. Судя по всему, летчик-хулиган на взлете специально прижал машину к земле, чтобы попугать кого-то, но его подвел глазомер. Хорошо еще, что при этом никто не пострадал на стоянке.

В доме, куда нас поселили, до нас жили фашистские летчики. На стенах комнаты нашей эскадрильи они оставили после себя красиво нарисованные фашистские боевые ордена. Среди них был и наиболее популярный у них Железный крест. Жить в такой комнате и постоянно видеть перед глазами ордена своих врагов мы, конечно, не могли. Достали белой краски, закрасили всю эту роспись, и вместо немецких я не менее красиво нарисовал наши. Комната сразу преобразилась, стала уютной, «нашенской». Посмотреть на мои художества приходили со всего полка. Появились и подражатели. Нарисовали ордена в своей комнате летчики первой эскадрильи, правда, меньших размеров. Пребывание в Выгоничах и Брянске было для нас отдыхом. Впервые после Тулы мы по вечерам стали проводить время на танцах под баян, на котором играл Назаренко, оружейник нашей эскадрильи.

В один из таких вечеров прошел слух, что наш дом заминирован. Взрыв мог произойти в любое время. Слух этот был небезоснователен: в одной из школ города во время занятий взорвался управляемый фугас. Погибло много детей. Танцы сразу прекратились. Все выскочили на улицу, где в это время шел мелкий моросящий дождь. В темноте я увидел группу руководящего состава полка вместе с его командиром. Хромов срочно приказал разыскать саперов и осмотреть дом. С испорченным настроением, промокшие, ждем их прихода. Заходить в помещение никому не хочется. Стали припоминать случаи подобных минирований. Саперы появились около полуночи. Они поинтересовались, почему мы решили, что дом заминирован, ведь кругом на его стенах стоят отметки «Проверено – мин нет» (обычно на табличке указывалось, кто его разминировал и в какое хозяйство он входил).

Однако командир полка все же попросил саперов еще раз проверить дом. После часового осмотра они доложили Хромову, что подвал и все места дома, где могли бы быть мины, проверены – их нет. Пожелав нам спокойной ночи, они ушли. После этого все отправились спать. На следующий день в столовой один из младших авиаспециалистов шепнул своему соседу по столу: «Как я вчера вечером дал шумок!» – «Какой шумок?» – переспросил сосед. «А тот, насчет минирования. Я нарочно задумал это сделать, чтобы посмотреть, как поведут себя танцоры. Вспомнил про взрыв в школе, дай, думаю, скажу, что и наш дом заминирован». О ложном слухе стало известно командованию полка. В тот же день на вечернем построении шутника строго отругали перед строем и предупредили личный состав о недопущении подобных шуток в будущем.

С взятием Брянска активная боевая работа закончилась, и фронт был расформирован. Об этом мы узнали уже после перебазирования на другое направление. На других фронтах в это время продолжались бои по освобождению Украины. Наши войска продвигались к Днепру и Киеву. Об этом сообщали сводки Совинформбюро, которые до нас иногда доводили политработники.

Под Орлом я стал кандидатом в члены ВКП(б), а затем уже на другом фронте и ее членом. Вступив в партию, я стремился доказать, что оправдаю доверие коммунистов, которые дали мне рекомендацию, необходимую для вступления в ее ряды, и буду выполнять задания так, как это должен делать коммунист. Считаю, что на Брянском фронте я доказал это своей боевой работой. Если кто-то посчитает такую оценку самовосхвалением или нескромностью, то пусть простит меня за это.