Летчики

— Сколько отличных отметок из школы принес, стрекулист?

— Одну, — улыбался Кузьма.

— А я сто сорок процентов нормы! — бас отца в небольшой комнате раздавался мощно. Он поднимал сына на руки и громко смеялся.

Отец хотел, чтобы Кузьма заменил его в цехе, вырос хорошим токарем. Но старший сын не оправдал его надежд. Проучившись после семилетки год в фабзавуче, ушел по спецнабору в авиацию.

Когда Кузьма Петрович получил после войны первый отпуск и прилетел в Ленинград, отца уже не было в живых. Старик умер от воспаления легких вскоре после начала блокады города. В их комнате жили другие люди. Комната была заставлена незнакомыми вещами, но каждый угол, каждая царапина на стене остро напоминали о прошлом.

— Эх, батя, батя, — горько покачал головой Кузьма, обводя комнату тоскливыми глазами.

Из Ленинграда он уехал в Полтаву к своему другу-однополчанину, у которого и прожил остаток отпуска. Там, в городском театре, познакомился с молодой учительницей Галиной Горпенко. Веселая плечистая украинка с яркими черными глазами приветливо улыбнулась летчику, когда их знакомили друг с другом.

— Галина Сергеевна, — назвала она себя.

— Для учеников шестого класса вы, конечно, Галина Сергеевна, — сказал Кузьма, — а для меня просто Галина. Я так и буду вас звать, хоть сердитесь, хоть не сердитесь.

Через год они отпраздновали свадьбу. Они очень подходили друг другу — оба красивые, рослые. Покладистый, но временами бурный Кузьма так часто нуждался в ласковом спокойствии Галины. За все годы совместной жизни у них не произошло ни одной серьезной размолвки. Рос сын Вовка. Семья была здоровая, дружная. Кузьма вспомнил, как упрекала его Галина за то, что он мало читает, не учится.

Мысли тотчас же повернули к другому — к недавней ссоре с Сергеем Мочаловым. «Медведь я! — выругал себя Ефимков. — Что я сделал за четыре послевоенных года, кроме того, что закончил среднее образование? Ноль целых, ноль десятых. Нет, дудки, теперь все пошло по-иному. Пойдет или уже пошло? — спросил он самого себя и удовлетворенно ответил: — Да, пошло!.. Позавчера я лучше всех сдал зачет по новой навигационной аппаратуре. Подполковник Земцов сам сказал это.»

Ефимков усмехнулся, подумав, что все дни после ссоры с Мочаловым он даже себе не признавался в том, что взялся всерьез за учебу. В учебный класс он приходил тайком, когда там никого не было. Обращаясь изредка с теоретическими вопросами к Скоробогатову, он упросил его об этом никому не рассказывать. Мысленно самому себе Ефимков говорил: «Дай я только с приборами разберусь, а потом баста. Ни в какие теоретические глубины не полезу. Хватит с меня. Как там говорил наш мудрец Мочалов: летчик теперь должен быть почти инженером. Ничего. Мне только в слепой посадке потренироваться, а там я всех инженеров за пояс заткну».

Но проходил день, и Ефимков обнаруживал вдруг, что слабо разбирается в радиолокации, что не все ему ясно в аэродинамике больших скоростей. И он снова брался за книги, не говоря об этом никому. Один лишь Оботов, заставший его за повторением расчета на слепую посадку, знал об этих изменениях. Но замполит после их последнего разговора тактично молчал.

Как-то Кузьма Петрович набросал тезисы доклада «О советской военной гордости», который должен был сделать по плану партийного бюро. Вечером Галина перечитала их, подчеркнула синим карандашом неудачные фразы:

— Ой, Кузя, — вздохнула она, — был бы ты моим учеником, честное слово, и тройку бы не поставила. Ты же лучше можешь!

Он изорвал тезисы, сел и написал все снова.

— А теперь?

— Теперь на четыре с минусом, — засмеялась жена, прочитав новый текст.

— Когда же пятерку поставишь, милая моя учительница-мучительница?

Она ладонью взъерошила его волосы, сказала обычным голосом, тихим и ласковым:

— Сразу пятерка не дается, милый мой ученик.

Сейчас Галина Сергеевна спала. На белой подушке выделялись ее черные распущенные волосы. Край одеяла съехал и оголил плечо, Ефимков неслышным движением поправил одеяло. Галина Сергеевна тотчас открыла глаза.

— Почему не спишь, Галю? — прошептал Кузьма.

— А ты почему?

— Ты спи, спи, я только на минутку проснулся.

— Ой, неправда!

Галина Сергеевна села в постели. Будто решив сбросить с себя остатки сонливости, потерла висок ладонью.

— Зачем меня обманываешь, родной? У тебя опять неприятности?

Голос ее звучал встревоженно. Кузьма вздохнул и тоже поднялся. Мягкая ладонь жены неслышно опустилась ему на лоб, потом осторожно прошлась по волосам, задержалась на затылке и упала на спину.

— Галю, не беспокойся. Ложись, спи. Я тебя прошу, голубка.

В соседней комнате стучал будильник, ритмически отсчитывая секунды. Галине почему-то показалось: стучит он очень громко.

— Зачем ты его завел, Кузя? Тебе же завтра никуда не лететь.

Кузьма Петрович наклонился, поцеловал ее в плечо, коротко сказал:

— Лететь!

Жена сделала порывистое движение рукой.

— Лететь? В такую погоду? Да ты вслушайся!

Ветер на улице надрывно выл: «дзиу-дзиу-дзиу». Где-то близко громыхнул железный лист кровли. Кузьма нащупал в темноте мягкую руку жены, сжал ее в своей.

Галина слегка отодвинулась, резко повернула голову. Прядь распущенных волос скользнула по лицу Кузьмы. Как они хорошо пахли, эти дорогие волосы! Словно черпая воду, он набрал их в ладонь, поднес к губам, глазам, щеке.

— Родной, что случилось? — еще больше обеспокоилась Галина. — Почему тебя посылают в такую погоду? Я жена летчика и знаю, что значит вылет, если и завтра так, — она выразительно показала рукой на окно. — Кузьма, неужели ты мне не доверяешь? Я никому ни одного словечка, только объясни, отчего ты полетишь в такой опасный день?

— Всего не могу.

Вся охваченная беспокойством, Галина Сергеевна потянулась к мужу.

— Но хоть что-нибудь ты скажешь?

Ефимков кивнул головой.

— Тебе, Галю, да! Ты самый мне близкий человек…

Она слушала и, улыбаясь, думала о том, как потеплел вдруг его грубоватый голос.

— Галю, — донесся как издалека шепот Кузьмы и оборвался неловким смешком. — Вопрос у меня к тебе… По существу, как говорят. Давно хотел спросить, да все как-то стыдно было.

— О чем же, родной?

— Мне иногда казалось… Вот мы повздорили с Сергеем. Я, может быть, допустил ошибку в жизни, отстал от товарищей… И только опомнился, когда вышло это… с полетом наперехват. И я себя спрашивал, могла бы ты меня вот за все это… ну, за то, что стал я неучем и прочее… разлюбить? Ну, если даже не совсем, так наполовину?..