Летим на разведку

"Тянуть, тянуть", - неустанно колотится в голове.

Наконец скорость падения погасилась, и я рванул кольцо. В сильном возбуждении я не чувствую динамического удара при раскрытии купола. Бросаю кольцо и смотрю вниз. Самолет горит на земле. Намного ниже меня снижается на парашюте кто-то из экипажа. А где еще один? Беспокойно шарю глазами вокруг, но ни в воздухе, ни на земле не вижу второго парашютного купола. "Кто-то погиб. Кто? Сима или Петя?.." - думаю с горечью.

Смотрю на сильно изрытую землю, на множество горящих на ней костров. По этим кострам и по дыму с характерным запахом определяю линию фронта и направление ветра. Вижу, что меня относит на запад. Превозмогая боль в левом плече, натягиваю обеими руками половину строп купола и удерживаю их, преодолевая упругость воздуха, чтобы не угодить на вражескую территорию. Скольжу. Внизу пустынно. Снижаюсь и думаю; "А что, если к фашистам?" От этой мысли по телу пробегает дрожь.

С тревогой смотрю вниз и вижу, что к месту моего приземления уже бегут солдаты в касках. "Немцы!" - с ужасом подумал я. В груди что-то оборвалось. "Зачем же я прыгал? Зачем?" Рядом засвистели пули. Что делать? И вдруг я чуть не вскрикнул от радости. По погонам и обмундированию определил: наши!

А вот и матушка-земля. При приземлении не удержался на ногах - упал и свалился на руки, но тут же вскочил. Впереди меня стояло около пятидесяти наших солдат с автоматами.

–  Стой! Руки вверх! - коротко приказал молоденький лейтенант невысокого роста.

–  Товарищи, да я же свой!..

–  Свой?! Ребята, гляди, у него оружие!..

–  Руки!.. - кинулся ко мне белобрысый солдат, увидев торчащую из-под моей куртки кобуру пистолета. (Часто у летчиков от динамического удара при прыжках отрываются пистолеты. Я это знал и предусмотрительно хранил свое личное оружие под курткой, прижимая его подвесной системой парашюта.)

–  Да свой я, свой! Ну что вы... Я разведчик...

Лейтенант подошел ко мне вплотную и схватил за лямки парашюта:

–  Брешешь, фашист проклятый! Сейчас мы покажем тебе своих!

–  Да что ты!.. - заорал я на него и загнул такими, что лейтенант вытаращил глаза.

–  Свой же я, свой. Ну, что ты? - говорю я уже тихо.

–  А почему кресты на самолете?.. - все еще не веря мне, кричит лейтенант.

–  Это не кресты. Это в нашей дивизии опознавательный знак: на крыльях сверху белая полоса. При падении самолет штопорил, и вы его плохо разглядели.

–  Да, ты, пожалуй, прав. Ну, извини, браток, - уже более миролюбиво сказал лейтенант.

–  А один ваш погиб... - заговорили наперебой солдаты.

–  Знаю, ребята, знаю... - С их помощью отстегиваю лямки парашюта и, не обращая внимания на боль в левом плече, торопливо спрашиваю: - Где ваше командование? Мне надо немедленно доложить о разведке.

Солдаты показывают находящуюся в двухстах метрах от нас землянку. Объясняют, что в ней и располагается штаб дивизии.

Вокруг стучат пулеметы, ухают взрывы. Но здесь к этому привыкли, и никто не прячется. От солдат я узнал, что в расположенном в полутора километрах отсюда большом селе Дмитриевка - фашисты. "Нам здорово повезло! Мы на своей территории. Одна только беда: погиб кто-то из экипажа", - думаю я, торопясь в штаб дивизии. Лица моих товарищей стоят у меня перед глазами.

Захожу в землянку штаба дивизии. За столом сидит полковник, а рядом стоит майор. Я сильно возбужден. Вероятно, здесь это возбуждение достигло своего наивысшего уровня.

–  Почему ваши солдаты не знают силуэтов советских самолетов? Почему? вместо доклада закричал я. - Они меня чуть не расстреляли!..

Майор в растерянности смотрит то на полковника, то на меня, а полковник встает из-за стола и направляется в мою сторону.

–  Успокойтесь, пожалуйста.

–  Да что вы успокаиваете!.. Обидно ведь!.. Свои же... И кричат: руки вверх!..

Я высказал все, что наболело, и успокоился, доложил полковнику, кто я, куда летал и какое задание выполнял. О передвижениях танков противника просил немедленно доложить вышестоящему командованию.

–  Говоришь, уходят?.. От нас? - как мне показалось, обрадованно переспросил полковник и добавил: - Не беспокойся, дружище, куда доложить, я знаю. А что у тебя с рукой?

–  Выскочила при прыжке из плечевого сустава. Уперлась в ребра. Сильно болит. Мне нужно к врачу. Сообщите о нас, пожалуйста, в восьмую воздушную армию.

Перебрасываемся еще несколькими фразами, и полковник, сняв трубку телефона, очевидно затем, чтобы доложить о вражеских танках, обращается к майору:

–  Отвезите его немедленно на моей машине в медсанбат.

Мы прощаемся. Выходим с майором из землянки.

–  А танкистам на фронте, дорогой мой, еще тяжелее, чем вам, летчикам, говорит майор и осторожно берет меня под руку.

–  Один из нас погиб... Но не знаю, кто, - сообщаю ему.

–  Сейчас узнаем подробности, - ответил майор и пошел за "эмкой".

Я присел на ящик из-под снарядов и стал ждать. В это время ко мне подошел какой-то капитан. Я увидел на его груди парашютный знак с подвеской "250" и спросил:

–  Вы видели, как мы прыгали?

–  Видел.

–  Расскажите...

Хорошо знающий свое дело парашютист-инструктор рассказывает о том, что он видел. Больно слышать: один наш товарищ запутался в стропах парашюта и погиб. А в это время из-за землянки появилась группа солдат. Они несут погибшего на развернутом парашюте. Кто?.. Сейчас узнаю, кто погиб. Сержант протягивает мне комсомольский билет, платок и смятый портсигар. Беру все это. Быстро раскрываю комсомольский билет. Читаю: "Сухарев Симон Иванович..." Мне стало вдруг жарко, так же, как в кабине горящего самолета. Ничего не говоря, я смотрю на солдат.

Они тоже опечалены гибелью незнакомого им человека, бойца, брата по оружию. Они видели падение нашего горящего самолета, и каждый рассказывает то, что видел. Мне очень тяжело думать о том, что произошло. Ведь только сейчас я разговаривал с ним. Вместе садились в эту чертову "шхуну"...

–  Ребята, прошу вас: похороните его.

Я еле стою на ногах. Не могу смотреть сейчас на это. Пусть буду знать его таким, каким знал живого. Солдаты обещают похоронить.

–  Все, что положено, сделаем, - говорит сержант. Подъезжает "эмка", мы расстаемся. Кто-то вталкивает на заднее сиденье парашют Сухарева.

–  До свидания, товарищи. Бейте их, гадов! - говорю срывающимся голосом.

С трудом усаживаюсь на заднее сиденье машины. Рядом со мной сел майор. Мы едем к землянке, в которой находится Баглай. Я не знаю еще, что с ним произошло.

–  Вот здесь, - говорит шофер майору и мне, показывая на небольшую землянку.

Баглай лежит на скамейке. У него перевязана голова.

От крови, просочившейся через бинт, образовалось большое алое пятно.

–  Петя, нашего Симона... нет... - с трудом произношу я.