Летние сумерки (сборник)

Но и кроме искусства нам было о чем поговорить — мы были одного возраста и оба сполна хлебнули всего, что выпало нашему поколению. Помнится, сколько бы я ни общался с Володей, мне все казалось мало, и никогда не хотелось расставаться с ним. Я и в кафе-то (мы выпивали в «Артистическом») приходил ради него и сколько бы ни окружало меня собеседников, ждал, когда придет он. Теперь я могу сказать точно — Володя был самым лучшим собеседником в моей жизни.

Случалось, мы засиживались в кафе до закрытия, а когда прощались и он направлялся к дому (недалеко от кафе), я ждал — обернется или нет? И он оборачивался и махал мне рукой, и я понимал, что нас связывает нечто большее, чем только разговоры за рюмкой водки, что мы родственные души и нуждаемся в поддержке друг другом.

Часто Володя приглашал меня к себе. Его квартира напоминала музей: на стенах висели фотографии артистов, фрагменты из спектаклей, на комоде красовались прекрасные небольшие фигурки из гипса, которые Володя делал в свободное время, просто так, чтобы занять себя.

Несмотря на музейно-строгую атмосферу в квартире, отношения между Володей и его женой — танцовщицей театра имени Немировича-Данченко, напоминали дворовые склоки. Жена называла его «неврастеником», «не мужчиной, а истеричной девкой». Он ее — «негодяйкой». Каждый из них по-своему был замечательным человеком, но уживались они с трудом. Дело доходило до драк, зато после них сразу же случались приступы страстной любви. Возможно, таким образом они разогревали сексуальность друг друга. И все же в конце концов разругались окончательно.

— Жена меня предала, — сказал Володя. — Завела любовника и перебралась к нему.

Он сильно переживал разрыв, а тут еще запретили его постановку и сразу некоторые театральные друзья отвернулись от «режиссера диктатора».

Но Володя продолжал работать в обычном бешеном ритме и вскоре на периферии поставил прекрасный спектакль. В те дни он пребывал в радостном возбуждении.

— Понимаешь, — делился со мной, — там замечательные зрители, искренние, восприимчивые, не то что избалованные московские театралы. Там я понял, что душа страны в глубинке, вдали от всякого блеска.

Бесспорно, у него была внутренняя опора — его творческие силы, которые помогали не расклеиваться от неприятностей. Правда, однажды и они не помогли — он шел в кафе поужинать, но вдруг увидел в отъезжавшем троллейбусе жену с мужчиной и две остановки бежал следом, задыхаясь от ревности.

Так случилось, что вскоре мой друг вообще уехал из столицы и несколько лет ставил спектакли в провинциальных театрах. Я за прошедшие годы три раза менял местожительства. Короче, судьба на целых двадцать лет разлучила нас с Володей, и вот недавно он позвонил.

Я с трудом узнал его голос — когда-то высокий, энергичный, теперь он стал тихим, невыразительным — я услышал какое-то вялое бормотанье, еле разобрал слова. Он объяснил, что разыскал мой телефон через знакомых и сообщил — умер наш общий приятель и назавтра состоятся похороны.

Мы договорились встретиться в десять утра на станции метро Беляево у первого вагона.

Я приехал немного раньше времени, сел на лавку рядом с молодой женщиной и стариком, стал ждать Володю — совсем как когда-то в кафе.

Прошло минут десять-двадцать, старик оперся на палку и задремал, к молодой женщине подъехал мужчина, они радостно встретились и, обнявшись, направились к вестибюлю, а Володя все не появлялся. «Что такое, — думаю. — Может, перепутал и ждет у последнего вагона?» Я прошел в конец платформы, но и там его не было. Вернулся к первому вагону, смотрю — дремавший старик открыл глаза и смотрит на меня с недоумением. И внезапно я заметил… знакомые черты.

— Володя?

— Ну да, — угрюмо буркнул старик, тяжело поднялся, протянул руку.

Мой друг настолько изменился, что некоторое время я открыто разглядывал его. Он весь высох, ссутулился, на изможденном, в сетке морщин, лице зиял перекошенный беззубый рот, но больше всего поражал его отсутствующий остекленелый взгляд.

— Пойдем, опаздываем, — запинаясь произнес Володя, повернулся и, стуча палкой, еле переставляя ноги, двинул к выходу. Я пошел за ним.

— А я перенес два инсульта, — бурчал Володя полуобернувшись. — Уже приготовился к худшему. Завещание написал, привел в порядок архив, записал свой голос на магнитофон…

Вторая встреча произошла не наяву, а во сне. Ни с того ни с сего мне приснилась приятельница, с которой я встречался лет двадцать пять-тридцать назад.

Ее звали Анна. У нас были чистые, ничем не замутненные, товарищеские отношения, которые никогда не отклонялись в романтическую сторону и потому мы долго оставались хорошими друзьями. Я звал ее «моя подружка».

Мы познакомились в археологической экспедиции под Анапой, куда я поехал по совету приятелей «чтобы совместить отдых у моря с полезным трудом». Мы жили в финских домиках, днем занимались раскопками древнегреческого города, купались, готовили обед на таганке, по вечерам пели под гитару — у нас была крепко спаянная компания, где открытость и искренность считались нормой…

Позднее мы часто встречались в Москве, ходили в творческие дома на просмотры фильмов, вместе отмечали праздники, а если и не виделись какое-то время, то перезванивались, передавали друг другу приветы через общих знакомых.

Надо сказать, Анна обладала огромным природным талантом: была честной, порядочной, отзывчивой — короче, хорошим человеком во всех отношениях. Но, как это бывает, ей не везло в личной жизни.

— Для удачной семейной жизни надо, чтобы у людей был одинаковый уровень развития, одинаковые взгляды и интересы, совместимые характеры, а это встречается редко, — говорила она.

За время пока мы общались с Анной, у нее все же было два романа, но оба проистекали и закончились как-то по-дурацки. И вдруг ее влюбил в себя мой знакомый, гуляка и бабник. Он зашел слишком далеко — говорил ей о свадьбе, обсуждал, где они будут жить. Я твердо знал, что он проведет с ней от силы месяц и бросит. Он сам мне это говорил, нахально и цинично:

— Покручу с ней немного, потом придумаю вескую причину и отвалю.

А Анна совсем потеряла голову и прямо-таки порхала, светилась счастьем.

— Кажется, мы очень подходим друг другу, — радостно сообщала мне.

Но все-таки однажды спросила:

— Скажи честно, он любит меня или нет? Вы друзья, ты знаешь его давно!

Я очутился в сложном положении: предавать его или нанести ей душевную травму?! Я начал что-то мямлить, в том смысле, что он не друг, а просто давний знакомый… Потом все же собрался с духом и сказал что «не любит». А через неделю они поженились и оба возненавидели меня.

Больше мы не встречались и не перезванивались и наши общие знакомые ничего не говорили об Анне. И вдруг этот сон.