Лето Мари-Лу

— Кто-то есть во дворе, — совершенно трезвым голосом говорит Мари-Лу.

Я выглядываю из-за деревьев. Затем разглядываю дом. Никого не видно.

— Это может быть только Бритт Бёрьессон, — говорю я.

Мари-Лу снова начинает хихикать. Я чувствую, что ее теплое тело словно вибрирует.

Я тихо стою минуту-другую. Больше звука не слышно. «Это только в американских фильмах что-то происходит», — думаю я. Если бы это был фильм, то именно сейчас появился бы папа с Бритт Бёрьессон. Я стою с голой девушкой-инвалидом на руках, бутылка одного из лучших вин Бритт стоит пустая на мостках. Хотя вряд ли бы они ее заметили, потому что на ней висят женские трусики.

Я иду вперед. Наверняка это просто Сив и Рут поспорили из-за очередного червяка. Иногда они издают такие звуки. Я говорю об этом Мари-Лу.

— Все равно я кого-то слышала, — упрямится она.

Вода совсем теплая. Я несу Мари-Лу, пока вода не поднимается мне выше колен. Затем пытаюсь сесть на дно, не выпуская из рук Мари-Лу. Меня посещает странная идея, что нам нужно купаться как можно ближе друг к другу. Мы падаем в воду. Мари-Лу хихикает, в этот раз я тоже не могу удержаться от приступа дикого хохота, и мы оба оказываемся с головой в воде.

Затем Мари-Лу вскрикивает и бросается в сторону. Ей кажется, что кто-то прикоснулся к ее спине.

— Рыба, — говорит она.

Я молчу. Уж мне-то известно, что это была за рыба. Я смущаюсь, заметив, что она тоже все поняла.

* * *

Мари-Лу хочет ночевать под открытым небом. Прямо на мостках. По-моему, неплохая идея. Я приношу из дома наши одеяла и подушки и устраиваю уютные постели. Затем бегу во двор и закрываю Сив и Рут. Они, кажется, привыкли к вольной жизни и вечером сами возвращаются в фургон. Не понимаю, как мы раньше не додумались до этого. Я слышу, как они сопят в темном салоне, и желаю им спокойной ночи.

Вернувшись назад, я помогаю Мари-Лу лечь и сам укладываюсь рядом. Мы лежим на спине, голова Мари-Лу на моей руке, и смотрим на месяц, висящий над лесом, как сияющий бумеранг.

Здесь нет настоящей тишины. С озера доносятся звуки работающего мотора, я догадываюсь, что это парусная лодка, которая ходит на моторе в безветренную погоду. Время от времени издалека долетает приглушенная музыка с вечеринки в какой-нибудь избушке далеко от берега.

— Я люблю спать под открытым небом, — говорит Мари-Лу.

— Я тоже, — говорю я.

Над водой носятся полчища летучих мышей, дух захватывает лежать почти среди них. Они парят, как маленькие привидения, резко меняя направление своего полета. Одна летучая мышь пролетает так низко, что Мари-Лу с головой укрывается одеялом.

Я вижу, что забыл потушить в кухне свет. Входная дверь не заперта. «Ничего страшного, — думаю я. — Здесь всегда спокойно. Здесь можно доверять людям».

Я сообщаю об этом Мари-Лу, но не получаю ответа.

Я крепче прижимаюсь к ней, прислушиваюсь к ее глубокому, спокойному дыханию. Она дышит в такт волнам. Я пытаюсь дышать так же и засыпаю.

* * *

Я сплю беспокойно. Мне снится странный сон, в котором я стою посреди Парижа совершенно голый. Ко мне подходит Бритт Бёрьессон. Она тоже голая, ее тяжелые груди покачиваются в такт шагам. Она пристально смотрит на меня. Смеется. Затем хватает правой рукой за член и пару раз дергает, как бы проверяя его на прочность. Затем кивает и с вызовом смотрит на меня. «Что ты делаешь?!» — испуганно говорю я. «Вытяни вперед руки, сын мой», — говорит Бритт. Я хочу закричать, что я вовсе не ее сын, что она с кем-то меня путает. Но с моих губ не срывается ни звука. Я стою, широко открыв рот, словно мертвая рыба. Ощупываю руками глаза и понимаю, что это белые выпученные шары. «Я — мертвая рыба», — думаю я и чувствую, как накатывает паника. «Ну же, сын мой», — говорит Бритт, и я понимаю, что больше не могу сопротивляться. Она шарит руками по моему телу, обнимает, тянет за собой. «Нет! — кричу я. — Отпусти меня!» Рядом с нами появляется Бьёрн. Он полностью одет, на голове — серая кепка, сдвинутая на затылок. Он смеется надо мной: «Говори по-французски, парень, а то ни слова не понятно».

* * *

Я просыпаюсь словно от толчка, думая, что немного задремал. Но вокруг уже светло. Солнце выглядывает из-за верхушек деревьев и освещает нашу половину бухты. На другой половине вода темная, как гранит под черешней Мари-Лу.

На мостках сидит чайка и хнычет. Мари-Лу беспокойно возится под одеялом. Чайка взлетает и, возмущенно крича, кружит над нами.

— Что это? — спросонья бурчит Мари-Лу.

— Чайка.

Я осматриваюсь. Вижу пустую бутылку и два фужера с остатками вина. По мосткам разбросана одежда. Пивной бокал с красными цветами. Два окурка. Затылок слегка побаливает, и мне интересно: от вина или от жесткого ложа?

Я выползаю из-под одеяла, натягиваю джинсы, иду в дом и возвращаюсь с зубными щетками и тюбиком зубной пасты. Мари-Лу уже проснулась. Она лежит укрывшись и смотрит на меня. Я выливаю из одного фужера остатки вина, набираю в него воды и ставлю рядом. Выдавливаю пасту на ее щетку и протягиваю ей. Она ставит щетку в фужер.

— Паста падает, — говорю я и киваю на фужер.

Мари-Лу смотрит на него и тоже кивает.

— Как скажешь, мамочка.

Я несколько раз споласкиваю лицо озерной водой и чувствую, как исчезают последние остатки неприятного сна. Чищу зубы, поглядывая на Мари-Лу. Она все еще нежится под одеялом.

— Пойду, приготовлю завтрак, — говорю я.

По дороге к дому я думаю, что она права, я на самом деле веду себя как настоящая мамаша.

* * *

Мари-Лу хочет позировать.

— Адам, нарисуй меня сейчас! — говорит она мягким, но властным тоном, перед которым я не могу устоять.

Мне бы не хотелось приступать к этой деликатной работе сегодня.

— Ну, давай попробуем, — неохотно говорю я.

— Вот, здорово! Где мне лучше сесть?

Я часто размышлял о том, как буду рисовать Мари-Лу: с фоном или просто одно ее лицо. Сначала хотел отправиться с ней на «наш» луг, потому что именно там она впервые попросила нарисовать ее портрет. Но я предвижу, что это вряд ли получится.

— Может быть здесь, на мостках? — предлагаю я.

— В коляске?

Я задумываюсь. Мне хотелось изобразить ее без коляски. Теперь я сомневаюсь. Стоит ли приукрашивать ее образ, не будет ли это ложью? Или она интересна сама по себе, неважно, в коляске или без нее. Наконец я решаю, что с коляской будет честнее.

— Давай попробуем вон там, рядом с лодкой.

Мари-Лу доезжает почти до края мостков и поворачивается ко мне:

— Я хочу портрет с цветами.

Я качаю головой:

— Нет, Мари-Лу. В рисунке не будет естественности.

— Но я хочу.

— Почему?

— На память о вчерашнем дне. Это был самый лучший день рождения в моей жизни.

— Все равно получится не очень хорошо.

— Ну, хоть несколько цветочков. Ты же так здорово рисуешь цветы.