Лето в большом городе

—Член и влагалище общаются.

— Ни за что, — говорю я.

—Моя мать сказала мне,— говорит Лил. —Это — акт любви.

—Это — военные действия,— Миранда возражает. — Член говорит: «Впусти меня» и влагалище говорит: «Гори в аду подальше от меня».

—Или возможно влагалище говорит: «Поспеши», — я добавляю.

Лил прячет улыбку.

—В этом и проблема.

—Если вы будете думать, что это будет ужасным, то так и будет.

—Почему? — я макаю вилку в красный карри, чтобы проверить его остроту.

—Напряженность. Если вы напряжены, то это будет труднее. И болезненно. —Именно поэтому у женщины должен всегда быть оргазм сначала, — говорит Лил беспечно.

У Миранды заканчивается пиво и она, немедленно заказывает другое.

—Это — самая нелепая вещь, которую я когда-либо слышала. Как ты можешь сказать, был ли у тебя даже этот воображаемый оргазм?

Лил смеется

—Да, — я проглатываю. — Как?

Лил садиться назад на ее стул и делает учительский вид.

— Вы разыгрываете меня, верно?

— Я нет, — говорю я, смотря на Миранду. Ее лицо непроницаемо, как будто её это не особо интересует

—Вы должны знать свое тело, — говорит Лил по секрету.

—В смысле?

—Мастурбация.

—Фу-у-у, — Миранда закрывает уши руками.

—Мастурбация — не грязное слово, — Лил ругает. — Это — часть здоровой сексуальности.

—И я предполагаю, что твоя мать сказала тебе и это? — Требует Миранда.

Лил пожимает плечами.

—Моя мать медсестра. Она не верит в жеманные слова, когда дело доходит до здоровья. Она говорит, что здоровый секс — просто часть здоровой жизни.

—Хорошо, — я впечатлена.

—И она сделала весь тот поднимающий сознание материал,— Лил продолжает. — В начале семидесятых. Когда женщины сидят без дела в кругу с зеркалами.

—Ага, — это, я предполагаю, объясняет все.

—Она — лесбиянка теперь,— говорит Лил небрежно.

Рот Миранды открывается, как будто она собирается говорить, но внезапно передумывает. На этот раз ей нечего ответить.

После обеда Лил отпрашивается с вечеринки, говоря о головной боли. Миранда не хочет идти также, но я указываю, что если она пойдет домой, будет похоже, что она дуется.

Вечеринка будет на углу Бродвея и Семнадцатой улице в здании, которое было когда то банком. Охранник говорит нам ехать на лифте на четвертый этаж. Я полагаю, что это должно быть многочисленной вечеринкой, если охрана впускает людей так легко.

Двери лифта открываются, и я оказываюсь в светлом помещении с сумасшедшими рисунками на стенах. Пухлый мужчина невысокого роста с волосами цвета сливочного масла широко улыбается.

— Я Боб, — говорит он протягивая мне руку.

— Кэрри Брэдшоу и Миранда Хоббс. — Миранда натянуто улыбается, в то время как Боб оценивающе смотрит на нас.

— Кэрри Брэдшоу, — говорит он так, как будто безумно рад меня видеть. — А чем ты занимаешься?

— Почему именно этот вопрос все задают при первой встрече? — ворчит Миранда.

Я с пониманием смотрю на нее и самоуверенно отвечаю, — Я драматург.

— Драматург! — восклицает Бобби.

—Очень хорошо. Я люблю писателей. Все любят писателей.

— Я был писателем до того, как стал художником.

— Ты писатель? — спрашивает Миранда, как будто это не может быть правдой.

Бобби игнорирует ее вопрос. — Ты должна сказать названия своих пьес. Возможно, я их уже видел.

—Я сомневаюсь, — я пошатнулась, не ожидая, что он предположит, что я на самом деле, написала пьесу. Но теперь, когда я сказала это, я не могу взять слова обратно.

—Потому что она не одной не написала, — выпалила Миранда.

—На самом деле, — я одарила ее стальным взглядом, — я как раз на середине первой.

—Замечательно, — Бобби аплодирует. — И когда ты закончишь, мы можем поставить ее здесь.

—Правда? — этот Бобби должно быть сумасшедший.

—Конечно, — говорит он самодовольно, ведя нас все дальше в комнату. — Я занимаюсь различными экспериментами.

—Это взаимосвязь — взаимосвязь, — он повторяет, смакуя слово, — искусства, моды и фотографии. Я еще не ставит пьесу, но кажется это именно то, что нужно. И мы можем позвать много людей.

Прежде я даже не могла представить, что Бобби пробираясь сквозь толпу, настаивая с Мирандой и со мной по пятам.

—Ты знаешь Джинкс? Модельера? Мы показываем ее новую коллекцию сегодня вечером. Вы полюбите ее.— Перед нами стояла устрашающего вида девушка, с сине—черными волосами, около сотни слоев теней на глазах и черной помадой.

Она была повернута к свету, когда Бобби прервал нас.

—Джинкс, дорогая,— сказала она, что было очень иронично, потому что Джинкс никому не дорога.

—Вот, — он нашел мое имя — Кэрри. И ее друг,— добавил он, указывая на Миранду.

—Приятно познакомится, — я говорю. — Не могу дождаться, чтобы увидеть Ваше шоу.

—Мне тоже,— отвечала она, вдыхая дым и удерживая его в легких. — Если эти чертовы модели не появятся здесь в ближайшее время. Я ненавижу чертовых моделей, не так ли? — Джинкс подняла ее левую руку, демонстрируя конструкцию из металла, которая обвивала каждый палец. — Кастет,— пояснила она.— Даже не думайте связываться со мной.

—Я не буду.— Я оглядывалась вокруг, отчаянно пытаясь убежать, и замечаю Капота Дункана в углу.

—Мы должны идти,— сказала я, подталкивая Миранду. —Я только что увидела моего друга.

—Какого друга? — спросила Миранда. Боже, вечеринки, и правда не ее. Не удивительно, что она не хотела идти.

—Кое-кто, кого я очень счастлива, увидеть прямо сейчас, — что было не совсем правдой, но так как Капоте Дункан был единственным, кого я здесь знаю, я выбрала его.

И пока мы пробирались сквозь толпу, я удивлялась, это жизнь в Нью-Йорке делает людей сумасшедшими или они уже настолько сумасшедшие, что жизнь в Нью-Йорк притягивает их как мух.

Капоте, облокачиваясь на кондиционер, разговаривал с девушкой среднего роста, чей нос был похож на картошку. У нее был ореол светлых волос и карие глаза, что давало ей интересный образ, и пока она была с Капотом, я предположила, что она была из тех пропавших моделей Джинкс.

—Я дам тебе список литературы,— сказал он. — Хемингуэй. Фицджеральд. И Бальзак.— Мне сразу захотелось блевать.

Капоте всегда говорит о Бальзаке, что напомнило мне, почему я его не выношу. Он такой показной.