Летопись Третьего мира. Ч.2 Южная Грань

– А куда же увезли жителей? Такой приток людей не мог быть незамеченным.

– Я не знаю. Но думаю, если уж этим занималась Млинес, то все в порядке.

– И какой тогда был смысл в этом показательном бое? Монашеская гордость?

– И это тоже, - в разговор вступил Милф, молчавший до этого момента, - но, как он уже говорил, главной целью было выманить лучей из столицы. Хочешь спросить для чего?
– Монах набрал полную грудь воздуха.
– Чтобы она без лишнего шума смогла попасть в Орану.

– Да кто - она? Почему вы двое говорите о ней с таким благоговением?!
– Стижиан искренне не понимал о чем они, да и головная боль мешала.

– Королева, Ветру. На "месте встречи" нас ждала Синента Дива, наследница оранского престола, потомок Сфириты Дивы. Тихо-тихо, не поднимай брови так высоко, это ещё не самое страшное...

– Синента Дива? Дива? Подожди, это же древнейший род, это же...

– Род королей, который якобы исчез несколько веков назад, когда пропала Сфирита. Я знаю историю. Слушай дальше.

– Она встретила нас, всех монахов, что были там, и сказала, что в скором времени всё изменится, и Монтера возродится, и...

– И тут выступила Млинес.
– Маретти перебил брата.
– Она сказала нечто такое, о чем мы и подумать никогда не могли: монтера была построена по приказу королевы, Сфириты, а первым мастером, положившим начало всему нашему учению, был приближенный к ней человек, имени я не знаю.

– Стоп.
– Стижиан впечатал кружку в стол, та чуть не треснула.
– Это выходит, что наш монастырь всегда был под защитой королевского рода? Поэтому с такой легкостью смогли выйти из состава инквизиторских школ?

– Верно, но и это не всё.
– Почти в один голос, глядя в разные стороны, пробубнили братья.

– Что ещё?

– Мы ей присягнули.

Стижиан медленно моргнул.

– Все мы, в том числе и Тео, и Млинес, и Риотта. Но, - Маретти прыснул в руку, - она...

– И у вас не было сомнений в ней? Никаких?

– Ты её не видел, Стижиан, не слышал её голос. Более того, ты знаешь как обычно проходит присяга?

– Ну как, - он поднял глаза к потолку, - опускаешься на колени, слушаешь бредовую речь на возвышенных тонах, потом говоришь "клянусь в том-то и том-то" и вроде как всё.

– Ну, в большинстве случаев именно так, а вот она... Понятия не имею, откуда ей известно это, но у нас, у монтерцев, не принято опускаться на колени. Максимум - склонить голову, легкий поклон.

– И клятву монах в своей жизни дает только одну - "не убий".
– Закончил Милф.
– И по окончании монастыря никому более не подчиняется, кроме себя и своей совести.

– Ну и?

– Она не приказывала, она попросила помочь ей. Она почти ничего не говорила, только сказала о том, что если есть в мире сила, способная остановить самоуправство и беспредел, учиненный инквизицией вкупе с отдельными магами, то это монтерские монахи. И мы склонили перед ней головы.

– И...
– начал говорить Стижиан, несколько минут помолчав, - что от вас, - он помотал головой из стороны в сторону, - от нас требуется? Чем мы можем помочь?

– Вот для этого и нужно ехать в Орану. Там, под Монтерой, она чуть ли не каждому отдельно, или группами, парами, сказала кому и когда надо будет ехать в такой-то город. Она словно знала в какие города и когда будут высланы инквизиторы.

– Меня очень удивило, - говорил Милф, - что она никого не отправила в Кайлинн: вроде крупный богатый город, знатный, церковь наверняка бы выслала кого-то туда.

– Она и выслала.
– Ухмыльнулся Стижиан.
– Трех старших лучей и отряд стрелков. Мы были там: я, Амит и Дримен, мой брат. Поэтому-то эта ваша королева никого туда и не отправила.

– Не нужно говорить о ней так. Монахи разъехались по всей республике, и как мы, они отлавливают святош и отправляют их в тюрьмы. Не дай она нам таких указаний, полились бы реки крови.

Стижиан задумался.

– Ветру.
– Обратился к нему Милф.
– Я знаю, тебе сейчас очень несладко - мать чуть не убили, брат появился...

– Ты воскрес, - вставил слово Маретти.

– ... Но если что-то не предпринять, может начаться гражданская война. И без того во многих городах вспыхивают стычки между сторонниками королевы и церкви, поскольку последние свято верят, что её величество собирается разрушить церковь на корню.

– Ты, с твоей-то силой и славой, можешь помочь спасти страну!

– Милф...

– Ты только подумай что станет, когда на весь мир прогремит известие о том, что легендарный Стижиан Ветру спасся!...

– Ми-илф...

– Тебя же нарекут посланником Богини и за тобой потянутся!

– Милф!
– Гаркнул Стижиан, и только тогда тот замолк.
– Я не спасся, и тем более, я не собираюсь становиться святым, спасителем или кем-то там ещё в глазах народа. Перестань нести чушь и посмотри мне в глаза. Видишь эту черноту?

Милф с Маретти замерли, неотрывно смотря на бездонные черные глаза, серебряные кольца которых сузились, став сверхтонкими, едва видимыми, и то только благодаря яркому контрасту с черным фоном. Эта чернота казалось неосязаемой, черной дырой, за которой скрывалось некое пространство, может, другой мир, иное измерение, что угодно.

– Ты думаешь, что человек с такими глазами может стать спасителем? Мне стоит радоваться, что плащ монтерца затмевает мой сумасшедший взгляд, да и к тому же людям не всегда хватает храбрости поднять глаза выше моего плеча.
– Его голос начал немного подскакивать, в венах, по непонятной окружающим причине, стала закипать кровь, зрачки с каждым мгновением становились всё уже и уже.

Он прикрыл глаза и молчал несколько минут, делая глубокие вдохи и выдохи. Близнецы в недоумении смотрели на него, не понимая причины его негодования. Конечно, ведь они никогда не были на его месте, и дело тут даже не в тех последних событиях его жизни, а в его детстве и юности, в тех годах, когда он уже был монтерским монахом, и ещё не был стражем Храма Северной Звезды.

С тринадцати лет, как он стал выполнять поручения Тео, малыш Стижиан спасал людей, невинных или негодяев, это не важно, но они были напуганы, загнаны, и видели спасение только в юноше, на плечах которого лежал черный плащ с белой полосой и четырнадцатигранной звездой. Близнецы видели похожие вещи: и страх, и мольбу, но их никогда не отправляли в далекие, забытые даже вездесущими инквизиторами города, где царствовал и негатив, и сила пострашнее его, бывшая словно бы живым воплощением боли: