Летопись

– Господа!
– закричал он, размахивая треуголкой.
– У меня шесть детей. Сейчас вы увидите смертельный номер, с которым я имел блестящий успех в Париже, Генуе и Вене! Прошу пожертвовать на бедных сирот! Маэстро, прошу!
– куда-то за кулисы крикнул он. Раздалась барабанная дробь, за эстрадой взлетел сноп разноцветных ракет, захлопали крыльями выпускаемые голуби - каждый голубь был аккуратно привязан за лапку, чтобы не улетел - и в толпу кинулись мальчики с подносами для сбора денег. Каждый мальчик был тоже привязан, чтобы не убежал. Когда мальчики вернулись, а голубей втянули обратно, барон встал на скользком ядре и перекрестился. Из-за кулис выбежала хорошенькая девочка с большим чадящим факелом. Сделав книксен, она сунула огонь под фрак барону. Тот дрыгнулся и зашептал, улыбаясь толпе:

– Дура! Запал снизу, снизу! Да убери ты эту дрянь!!!

Девочка сделала еще один книксен и ткнула факелом куда-то под ядро. Ядро зашипело и покатилось по помосту. Мюнхаузен, балансируя, улыбался и махал треуголкой. Толпа ахала и бросала цветы. Наконец, ядро остановилось, барон легко спрыгнул и принялся посылать публике воздушные поцелуи.

– Э-э-э, нэт, - сказал юнга Гассан, стоявший в первых рядах.
– Развэ это полет? Это нэ полет. Мэня нэ надуешь! Ну-ка !
– полез он в бороду.

Мюнхаузен вдруг поежился и неловко, боком вспрыгнул на ядро. Из-за кулис вылетела стая отборных райских птиц, а в толпу побежали какие-то крупные мужчины. Из-за занавеса выплыла красавица танцовщица в прозрачном индийском муслине. Народ ахнул. Пританцовывая, она вышла на середину и исполнила танец живота. Народ забесновался. Когда танец живота кончился, танцовщица повернулась задом и протанцевала танец спины, после чего изрыгнула громадный язык пламени и мгновенно исчезла. Едва пламя коснулось ядра, повалил разноцветный дым, грянула дикая восточная музыка, ядро взвилось на высоту городской ратуши и начало падать обратно. Толпа шарахнулась, а ядро, задержавшись на высоте человеческого роста, с ужасным грохотом разорвалось на мелкие части.

Теперь вернемся на две минутки к Никонову, которого мы оставили с голой задницей и без сапог. За истекшее время он сумел задницу прикрыть, сапоги украсть, с каторги бежать, окончить экстерном Лейденский университет и получить звание магистра натуральной философии.

Итак, минутка первая:

– Дурак ты, - сказал Никонов, откусывая яблоко.
– Они ж притягиваются!
– и, с размаху хлопнув Исаака по голове, вышел. Ньютон, растирая по лысине яблочную жижину, бестолково записал:

Formula

– Эр квадрат или эр куб?..
– недоверчиво подумал Исаак.
– Пожалуй, все-таки квадрат, так оно правдивей!

И тут же минутка вторая:

– Пень ты глухой!
– сказал Никонов.
– Гляди, вот как надо!
– и он сыграл Лунную сонату. Бетховен, взяв в зубы трость, положил ее на рояль и слушал, быстро записывая что-то в нотной тетради.

! Кашалот молочно-белого цвета, пуская фонтаны и ловко работая хвостом, кружил вокруг Англии. "Шпицрутен", неся полную парусность, гнался за ним. На бушприте сидел Глазенап с тяжелым гарпуном в руках; Бутеноп находился в "вороньем гнезде" и, приставив ладошку козырьком, высматривал хорошеньких англичанок, стараясь не терять из виду и китового фонтана.

Примерно после шестого круга кит сдал, и "Шпицрутену" пришлось убавить парусов.

– Жывым бэрем!
– закричал юнга Гассан, мотая бородой. Кит злобно оглянулся и нырнул. Ваальс приказал было следовать за ним, но юнга дернул бороду, и кит пробкой вылетел на поверхность, извиваясь, как уж на сковороде и хлопая плавниками. Надвигающийся корабль навис корпусом над белой тушей, и Глазенап с истошным возгласом "постоим за мать-Расеюшку!" уронил гарпун и свалился киту на спину. Кит вяло ударил его хвостом, и Глазенап отлетел как мешок обратно на палубу.

– Васю бить?!!
– заревел сверху Бутеноп. В это время корабль ткнулся носом в кашалота, и Бутеноп вывалился из гнезда. По мере падения крик ярости переходил в крик ужаса, который достиг фортиссимо, когда Бутеноп скрылся в зубастой пасти. Кит мощно фыркнул и скрылся в пучине. Команда в ужасе обнажила головы.

На мостик, зевая, вышел Хряков.

– Ну, как погода, камарад?
– спросил он капитана.
– Команда уже обедала? Как кит-то твой?

Ваальс не успел ответить: в двух кабельтовых справа по курсу, корчась, всплыл белый кит, по шкуре которого уже пошли синюшные пятна.

– Эк вы его замордовали, - сказал Хряков.
– Пожалели б рыбку! Добить теперь придется. Право на борт! Гарпун мне!

Хряков прошел на нос, снял перчатку, взял оружие и элегантно (этому его хорошо научили в Навигацкой школе) замахнулся. По телу кита прошла судорога, маленькие злые глазки закрылись, а челюсть отвисла. Запахло амброй и спермацетом.

Продираясь между зубами животного, из пасти выполз обслюнявленный Бутеноп. Команда изумленно надела головные уборы, а Хряков с хрустом вонзил гарпун между лопаток кита, с трудом найдя свободное место среди торчавших из спины обломков старых гарпунов.

Кит перевернулся кверху пузом и стал тонуть. В раскрытой пасти мелькнула чья-то деревянная нога, застрявшая между зубов, и белый кит навсегда исчез в глубине.

– Собаке собачья смерть, - сказал Хряков и снова ушел к себе в каюту.

Солнце садилось. На горизонте блестел огнями Лондон. Лондон - это город Тауэров и туманов, традиций, лордов, пэров, принцев и нищих, а также столица Британского королевства. Общую картину полного благополучия в королевстве несколько портила проблема безработных, которых мутные воды технического прогресса успели выбросить на берег жизни. Когда безработных скопилось достаточно, пришлось открыть биржу труда. Первыми работниками на ней стали первые безработные, а поскольку расцвет технической революции еще не наступил, и рабочий класс еще не достиг той численности, чтобы называться гегемоном, то с безработицей таким образом было ловко покончено. Тори торжествовали.

В этот самый Лондон зашел "Шпицрутен", щедро разукрашенный всеми флажками морского свода, нашедшимися на борту. Среди них были и "на корабле чума" и "погибаю, но не сдаюсь".

Хряков с Ваальсом отправились на берег в мастерские известного железного заводчика Пена, чтобы заказать новый судовой якорь. Прежний был украден во время прошлой якорной стоянки в Гамбурге. У пышущего жаром горна они неожиданно нос к носу столкнулись с Никоновым, которого они с трудом узнали: на нем были новые смазные сапоги, смокинг с манишкой и лакированный цилиндр. Никонов их сперва не заметил, и только услышав голландскую речь Ваальса, узнал земляков.

Посыпались вопросы: откуда? куда? зачем? Отвечал в основном бывший крепостной. Выяснилось, что он и сам здесь проездом:

– А вот гребной вал получаю! Старый-то износился на моей посудине. Ну и дерет Пен и компания! А рублики-то соленым потом мы с Афонькой Никитиным в Индии на копях алмазных!

– Извините, сэр Никонов, - вежливо прервал его подошедший с какими-то бумагами чиновник.
– Тут ваша подпись необходима. Господин Пен просил побеспокоиться насчет кредитов.

Никонов бегло просмотрел документы, зачеркнул в какой-то сумме два нуля и поставил внизу большую букву Н с завитушкой, которую, подумав, переправил на латинскую N.