Летучий корабль

— Слушай, — говорит пират, а его ладонь скользит по моей спине, тщательно отмечая выступающие позвонки и лопатки, — тебя Вудсворд что, не кормил?

– Почему не кормил? — я не желаю давать в обиду Кевина Вудсворда. — Просто когда крутишься весь день на кухне, потом уже ничего не хочется.

– Тогда ешь здесь.

– Слушаюсь, господин капитан, — вздыхаю я, а он… делает вид, что сейчас даст мне подзатыльник, но вместо этого только прижимает к груди мою стриженную голову.

И я даю себе зарок: я буду соблюдать перемирие, я не стану спрашивать его о том, что он не хочет обсуждать со мной. Пусть и у меня тоже будут каникулы. У меня и у него. Раз уж все так вышло. Десять дней… так мало, и в то же время так бесконечно много… Если задуматься, почти вечность.

И не желая терять ни единой секунды из столь скупо отмерянной нам вечности, мы опять купаемся, носимся на катере так, что у меня захватывает дух, ныряем, остановившись где-то в открытом море. И я опять позволяю солнцу и непонятному мне самому счастью напитать меня, чтобы буквально лучась им, вернуться на Кес, который я как-то незаметно начал называть про себя домом.

* * *

Когда наступает вечер, я все еще чувствую неловкость от своей сегодняшней выходки, хотя, пират, кажется, уже вовсе и забыл об этом. Хотя нет, вряд ли он о чем-нибудь забывает…Мы ужинаем на террасе, а потом начинает смеркаться — очень быстро, будто кто-то невидимый набрасывает покрывало — сначала оно еще прозрачное, как вуаль, но потом нити его будто уплотняются, тени, отбрасываемые соснами и каменными утесами, становятся насыщеннее, потом будто меркнет море — совсем ненадолго, ведь пройдет немного времени — и в воде отразится свет луны. И вот, наконец, тьма разливается по небу, еще пара минут, отсвет зажигалки у меня в руках и крохотная красная искорка сигареты в мгновенно навалившейся на дом черноте. И пиратский капитан поднимается с кресла, чтобы выйти в гостиную и зажечь свечи.

– Пойдем в дом, Гарри, — зовет он меня, и я слышу, как там, в гостиной, он ставит подсвечники на стол и на каминную полку. И что-то говорит Твинки, кажется, чтобы она принесла нам фрукты.

Я медленно встаю, потягиваюсь — после целого дня, проведенного на море и на островах, в теле такая приятная усталость… Но сегодня все же не так, как вчера, когда я вообще не мог добраться до кровати. А на маленьком стеклянном столике в гостиной тем временем появляется ваза, наполненная виноградом и персиками — Твинки, похоже, поняла, что фиги вызывают у меня определенное подозрение. Да и виноград я не очень жалую. Я устраиваюсь на довольно широкой кушетке, подкладываю под спину подушку, сгибаю ноги в коленях — если честно, даже не помню, где и когда в последний раз я позволял себе так беззаботно валяться. Вполне может статься, что нигде и никогда. Мне нравится, как выглядит гостиная сейчас, в теплом и таинственном свете свечей — когда в углах прячутся тени, а предметы, казавшиеся в солнечном свете совершенно обыденными, становятся загадочными и волшебными.

И он тоже часть этих теней, гражданин ночи… Сидит сейчас в кресле напротив меня, раскуривая одну из своих маленьких, пахнущих вишней и миндалем сигар. И с краю на столике бокал красного вина. Ему подходит полумрак, словно сам он никогда не рождался на свет, словно сама тьма обрела облик, чтобы смотреть на мир его глазами. Узкое лицо, открытый лоб, четко очерченные виски. Он улыбается, глядя на меня, а по комнате плывет ароматный вишнево-миндальный туман. Я бездумно тянусь за персиком — мне не хочется ни о чем думать, просто слушать негромкий плеск моря. Огоньки свечей будто согревают меня. Смотрю, как пират задумчиво делает глоток вина из своего бокала, по-прежнему не сводя с меня глаз. И пытается стряхнуть несуществующий пепел. А потом порывисто поднимается и выходит на балкон, в неверном свете, льющемся из гостиной, я едва различаю его высокую фигуру.

Все мысли, кажется, оставили меня — я верчу в руках небольшой, покрытый едва заметным пушком персик, он кажется мне прозрачным, будто бы светится изнутри, и его сок бежит по моим губам и пальцам — в нем сладость уходящего лета.

И когда пират возвращается и садится рядом со мной, мне становится неудобно, что я, как ребенок, развалился на кушетке и перемазался липким фруктовым соком. Я пытаюсь чуть подвинуться, но он кладет ладонь на мои колени.

– Не надо, полежи так, — говорит он совсем тихо.

А потом забирает у меня этот несчастный надкушенный персик и касается губами моих перепачканных пальцев, проводит языком по ладони, собирая с них фруктовую сладость. И я, не отрываясь, смотрю в его глаза — в них сейчас нет ни голода, ни той неукротимой страсти, что порой пугает меня. Только ровный согревающий огонь, жар, мгновенно окутывающий мое тело. А он вбирает мои пальцы глубоко в рот, и я совершенно заворожен теплом, мягкостью и в то же время столь ясным смыслом его ласки. Мне кажется, в комнате так тихо… Глаза пирата глядят прямо на меня, он чуть прищуривается, опять улыбается, наклоняется ко мне.

– Северус, — успеваю прошептать я, сам не знаю, что собирался ему сказать.

А он уже целует меня, вишня на его губах, горьковатый привкус сигары. И вот уже я тянусь к нему, чтобы как можно глубже вобрать в себя эту горечь.

– Ты весь соком перемазался, — шепчет он, слизывая фруктовые дорожки с моих губ и подбородка.

А потом тянется к моей футболке, я ощущаю, как его рука медленно движется вверх по животу, груди. И я сам снимаю ее, а он не отрывает от меня глаз, будто все никак не может насмотреться. Мне жарко под его взглядом, мне кажется, моя кожа горит под его ладонями, и я непроизвольно провожу кончикам языка по губам, даже не понимая, насколько это провоцирующий жест. И тут же ощущаю, как он касается мгновенно затвердевших сосков на груди, чуть надавливая на них, а потом приникает губами к одному из них. Дразнит меня, играет с темной, ставшей сейчас такой болезненной горошиной, потом отрывается на пару секунд, чтобы немедленно заняться и второй. Я задыхаюсь, я не верю, что это я…

А потом, когда я лишаюсь и остальной одежды, я понимаю, что палочка ему действительно не очень нужна. Беспалочковая магия… волшебный мир бы умер от зависти… А если бы он еще и знал, для чего она лорду Довиллю…

Он поднимает голову, берет мою руку и направляет ее вниз, так, чтобы я сам коснулся себя. Я мгновенно краснею и даже пытаюсь протестовать:

– Северус, я не могу так…

– Я тебе помогу, — шепчет он мне, склонившись к моим губам, и накрывает мою ладонь своей. — Никогда не занимался этим в душе?

– Я там обычно моюсь, — успеваю выпалить я, но моему многословию быстро приходит конец, потому что он вновь целует меня, не давая говорить, а наши соединенные руки двигаются так безукоризненно правильно, что я забываю о том, что меня только что так смущало.

А он отрывается от моих губ, его поцелуи спускаются ниже, к ключицам, щекочут волоски на груди, животе. Его пальцы запутываются в завитках волос в паху, он обводит языком вокруг головки, а губы уже охватывают мой член, позволяя мне погрузиться во влажное тепло его рта. Пират чуть поднимает голову, чтобы встретить мой испуганный восторженный взгляд. И тут же я чувствую, как его пальцы проникают внутрь меня, очень бережно, я почти не ощущаю вторжения, только разливающееся внутри наслаждение. И продолжаю ласкать себя, уже не стесняясь того, что делаю это на его глазах, впрочем, не думаю, что сейчас это имеет хоть какое-нибудь значение. По моему телу словно прокатываются одна за одной горячие волны, я выгибаюсь навстречу его пальцам, его жадному рту, а он чуть отстраняется, продолжая мучить меня, словно любуясь, как я с каждой секундой все ближе к тому моменту, когда мир взорвется для меня сокрушительным счастьем. Его пальцы внутри меня, сплетенные руки — моя и его, его губы на моем члене… Я больше не понимаю, где кончается мое тело и начинается его, меня словно втягивает в обжигающую стремительно закручивающуюся воронку горячего обжигающего ветра. И когда ураган выбрасывает меня, задыхающегося и обессиленного, обратно на кушетку в погруженной в полумрак гостиной, пиратский капитан переворачивает мое почти бездыханное тело на живот, чтобы ворваться в меня. А меня все еще будто качают волны, только теперь они не такие яростные, прилив стихает, и от его толчков внутри меня я будто расслабляюсь, все больше открываясь ему. Он прижимает меня лицом к подушке, исступленно целуя в затылок, в шею, чуть прикусывая кожу на плече. Почти рычит, замирая на секунду, чтобы потом, с последним яростным движением излиться в меня и почти упасть на мое распластанное под ним тело. И несколько секунд тихо-тихо, я слышу только его срывающееся дыхание. И я сам не понимаю, почему мне так хорошо и спокойно, я лежу, широко раскинув ноги, и не желаю лишаться тяжелого тепла его тела, словно защищающего меня от мира, главная угроза в котором — он сам.

– Подожди, останься так, — говорю я

– Тебе же так неудобно, — он продолжает целовать мне плечи и шею, но старается опереться на руки, чтобы совсем не вдавить меня в кушетку.

А потом ложится рядом со мной, прижимая меня к себе, как делает это всегда. И даже призывает плед, видя, что я пригрелся и уже почти проваливаюсь в сон. Мы так и засыпаем здесь внизу, чтобы потом, кажется, уже под утро перебраться в спальню. И я еще не слышу, как тикают незримые часы, гулко отсчитывая отпущенное нам время… Десять дней, нет, неправда, он опять солгал мне… Ведь весь дальнейший маршрут уже был точно расчислен и выверен. В тот миг их оставалось восемь…

Но, если честно, я отдал бы все, чтобы вернуть то, что у меня было тогда. Только вот беда в том, что, кажется, мне больше нечего отдавать.

Источник вдохновения (хотя клип совершенно не слэшовый…): http://www.youtube.com/watch?v=smiFk6KHr_8

30. Фонтан желаний

Те дни… наверное, они были похожи друг на друга, но сейчас я нанизываю их один за другим, словно бусины на тонкую леску, и готов перебирать бесконечно. Нет, словно жемчужины…такие гладкие, почти одинаковые на вид, но каждая наполнена своим собственным, заключенным в хрупкую сферу, светом.