Летун. Фламенко в небесах

Качаю крыльями ведомому: «Хулио, не тормози! Делай, как я!». И, пока нас не заметили, пристраиваюсь сбоку к одному из фашистов. Прав был император Рима Август, не зря в его честь месяц в календаре ввели: «festina lente». Сейчас здесь его бесславных «потомков» многовато, а пулемёты на «И-15» — прожорливые. Это только кажется, что три тысячи винтовочных патронов в боекомплекте — много. На земле, в четыре ствола при пулемётной засаде — конечно, неплохо, но в воздушном бою — увы… И отстрелянную ленту в полёте на новую не поменяешь. Потому-то и поспешай медленно!

Вот уже вижу в кабине итальянского истребителя голову в коричневом лётном шлеме. Вот весело блеснула на затылке никелированная пряжка. Пулемёты у меня сведены на прицельную дистанцию в пятьдесят метров, хотя по наставлениям ВВС Красной Армии полагается — на двести. Но мы-то не в Союзе и даже не в РККА служим. Так что полста метров — даже многовато.

— Н-на!

Злые пулемётные очереди заставляют мой «чатос» вибрировать. Кабина «Фиата» всплёскивает красным, будто бы сработал краскопульт маляра-авангардиста. Фашистский истребитель, будто замерев на долю секунды, клюёт носом и, вращаясь, устремляется к земле.

Сзади-слева в сторону итальянцев уходят длинные трассы. Санчес слишком буквально воспринял команду «Делай как я» и влупил издаля. Вот Хулио на мою голову… Синьоры-то пока что в большинстве — и теперь они нас заметили…

Три итальянские машины оставляют в покое «Наташу» и норовят набрать высоту, чтобы выцелить нас с выгодной позиции. Четвёртый, оставшийся без ведомого, продолжает лупить по «Эр-Зет». Но то ли от личной косоглазости и криворукости, то ли просто на нервной почве, вроде бы не очень попадает. Выжав скорость на максимум, демонстрирую синьору атаку, с целью отогнать. Фашист купился, сваливается в штопор: видимо, всё-таки пилот он неплохой, фигура-то для биплана рискованная, можно и не выйти до столкновения с землёй. Ну ладно, пшёл он к Муссолини!

Мне вниз не надо, нас сейчас как раз сверху попытаются прижать… А вот фасцию им на воротник!

Санчес умудряется держаться у меня в левой-задне-верхней полусфере. Молодец! Выживет — авось и неплохим пилотом станет. Выворачиваем парой навстречу фашиками. Не то, чтобы прямо в лоб, но атакуем в переднюю проекцию. Стрелять так — неудобно: в передней части фюзеляжа у «Фиатов» — двигатель, а его винтовочной пулей не очень-то пробьёшь. Но пугануть синьоров стоит…

Стараясь делать отсечки по пять-десять выстрелов, что при скорострельности моих ПВ-1 в семьсот пятьдесят выпускаемых за минуту пуль, непросто, стараюсь достать переднюю верхнюю часть фюзеляжа вражеского самолёта позади крепления крыльев. Там у лётчика «ветровое» стекло полуоткрытой кабины, а в кабине его собственный, подверженный ранам организм. Оно страшно, когда перед глазами злые остроконечные кусочки металла рвут обшивку, стремясь разбить оргстекло и вонзиться в смуглое лицо красавчика из Вероны или из Флоренции…

Ну, насчёт «красавчика» — это уже допущение: всё равно на таком расстоянии черты закрытой лётными очками физиономии разобрать сложно. Но да: итальянскому пилоту стало страшно. И он попытался отвернуть, вывернуться из-под пуль Тульского патронного завода. И зря.

Увидев оказавшееся в прицеле «брюхо» истребителя, я не стал больше жмотничать, взрезав фюзеляж длинной очередью. А вот нефиг! А то разлетались, хероватые, в небе порядочному человеку пройти негде…

В моей прежней жизни не доводилось слышать об особом героизме итальянских войск в годы Второй мировой войны, по крайней мере — на советской территории. Разве что упорная оборона остатков окружённых в Гарбузовке и в Миллерово, что в Ростовской области, дивизий — но там их «подпирали» отступавшие вместе с ними из-под Воронежа немцы. Впрочем, может, я чего-то и не знаю. Но вот конкретно сегодняшние истребители, потеряв своё подавляющее численное преимущество в бою, видимо, решили, мол, «не больно-то и хотелось» и шустро смылись, спеша пересечь недалёкую линию фронта. Мы же с Санчесом также не стали гнаться за ними, как ёж за гадюкой, а пристроились к изувеченной «Наташе», провожая до аэродрома.

На развороте «Эр-Зет» не удержался и резко скользнул вниз. Тут же выровнялся. Стал круто снижаться, раскачиваясь. Мне казалось, что авиакатастрофа неминуема, но в последний момент его нос как бы нехотя задрался вверх. Самолёт с треском ударился о землю. Пробежав с десяток метров по полосе машина развернулась и, накренившись, остановилась, вздымая пыль продолжающим вращаться пропеллером. Потом замер и он. К покалеченному самолёту рванулись санитарная и пожарная машины, вслед за ними бросились было лётчики, но им пришлось умерить скорость: пролетев над «Эр-Зетом», на ВПП приземлились сперва я, а за мной — Санчес. Я откровенно опасался, что бывший учитель не сумеет нормально посадить «И-пятнадцатого» из-за укороченного пути посадки — но всё обошлось. Вскоре и мы, вместе с остальными лётчиками — в основном, парнями из СССР, но и французами и испанцами, среди которых оказался и командующий всей республиканской авиацией «летающий генерал» Сиснерос.

Обхватив руками пулемет, на край левого борта кабины навалился убитый бортстрелок, его чёрные волосы бережно, будто боясь потревожить, шевелил ветерок. В передней кабине, прижавшись лицом к приборной доске, неподвижно сидел окровавленный лётчик. Офицер штаба авиации Республики Кутюрье, успевший подъехать раньше всех на санитарной машине, стоя на крыле самолета, быстро расстёегивал привязные ремни. Раненый пилот с трудом поднял голову и медленно открыл глаза:

— Кутюрье! Колонна танков из Саламанки… Идут на север… Орудия… пехота… Много машин… Над Сеговией сильный огонь… зенитки… Мы сбили два «фиата»… Хуан… Он попытался повернуться к задней кабине, где полагается сидеть бортстрелку, но силы оставили его. Голова раненого дернулась и медленно склонилась к плечу.

Я знал их обоих. Познакомились в дни, когда меня прикомандировали к эскадрилье «Эр-Зетов». Немец и испанец. Опытный ветеран Великой войны и шестнадцатилетний крестьянский подросток. Воспитатель и воспитанник…

Курт Шмидт, офицер кайзеровской армии, пилот Первой мировой, дравшийся на Западном фронте и заслуживший Железный крест обоих классов, В октябре двадцать третьего года дрался на баррикадах Красного Гамбурга, хотя и был беспартийным. Когда восстание было подавлено. Шмидта арестовали и суд приговорил его к восьмилетнему тюремному заключению. Выйдя на свободу, лётчик не сумел найти работу на родине и уехал в Латинскую Америку, где летал пилотом в коммерческой фирме. Когда в Испании вспыхнул фашистский мятеж, Курт расторгнул контракт и приехал через Атлантику помогать защищать Республику. Сперва он служил авиамехаником, и лишь после прибытия из СССР «Эр-Зетов» был назначен командиром авиазвена.

Родители шестнадцатилетнего Хуана Гонсалеса погибли при налёте фашистской авиации на Аранхуэс. Шмидт помог Хуану похоронить их, А подростка, оставшегося без семьи и крова, забрал к себе. В феврале тридцать седьмого в одном из боёв был тяжело ранен бортстрелок «Наташи». Хуан заменил его, благо уже был знаком с турельным пулемётом. Почти полгода они летали вместе: Курт и Хуан, воспитатель и воспитанник, немец и испанец. И в сегодняшнем бою парень, как мог, прикрывал спину своего старшего друга. До последнего своего вздоха прикрывал. До последней выпущенной пули…

[1] Настоящее имя — Гарольд Эдвард Даль из Иллийноса, США.

[2] В описываемый период — председатель Совнаркома УССР, члено Политбюро ЦК КП(б)У.

[3] На самом деле герой ошибается: в РВС Первой Конной Армии входил не Егоров, а Ефим Щаденко. Тем не менее военспец Егоров активно «пробивал» создание Конармии, и, действительно, не ладил с Наркомвоенмором.

[4] В нашей истории с 1936 по 1938 год Дж.Л. Х. Пек сбил пять германских и итальянских истребителей. По возвращении в США оказался в «чёрных списках» и, несмотря на неоднократные попытки, не смог поступить на службу военным лётчиком даже в период участия Штатов во Второй мировой войне.

Глава 25

XXV

Испанское небо где-то между Мадридом и Гвадалахарой, 26 июля 1937 г.

Мы падали на строй «Юнкерсов» сверху. Четверо — на два десятка. Грустно воевать без радиосвязи…

Замечаю, как бешено затрепетали огненные снопики на дульных срезах пулемётов Тинкера. Несколько мгновений спустя вспыхнул и пошёл к земле идущий рядом с флагманом бомбёр: одна из очередей прошила бензобак. спикировав, я тут же зашел в хвост другому «Юнкерсу» и расстрелял его в упор, стараясь не наскочить на трассу заднего пулемёта. ЭмГэ-пятнадцатый — оружие серьёзное, больше тысячи двухсот выстрелов в минуту может выдавать. В случае чего разрежет «чато» как тортик ножиком… Немецкий бомбардировщик как бы завис в воздухе — и вот уже от него отделились три темные фигурки, над которыми футуристическими цветками наполнились купола парашютов. Спускайтесь, гансы, спускайтесь… Сегодня ветерок хоть и не сильный, но дует на юго-восток, на удерживаемую республиканцами территорию. Были б вы испанцами-франкистами, может и укрыл бы кто-нибудь из сельских богатеев. А вот «алеманос» и «итальянос» тут не любят крепко, особенно бомбардировщиков: хотя от этих мест до Страны Басков с заровненной с землёй в апреле лётчиками фон Рихтгофена Герникой[1] далековато, но на Мадрид «Юнкерсы» летают регулярно и слишком часто встречая отпор республиканских истребителей предпочитают сбрасывать бомбы куда попало, чтобы суметь унести «крылья, ноги и хвосты». А «куда попало» означает: попало на крестьянские поля, отары и жилища. Так что если попадутся гансы в руки здешних кампесинос, то вряд ли те станут передавать пленных республиканским властям. Сами ухайдакают, и хорошо, если просто пристрелят без мучений.