Летун. Фламенко в небесах
Шрифт:
Строй немецких бомбардировщиков рассыпался. «Юнкерсы» со снижением устремлялись в разные стороны. Лишь восемь или девять машин, тесно сбившись в кучу и взаимно прикрываю соседей пулемётами бортстрелков, упорно пёрли к Мадриду. Однако атаковать их в эту минуту уже не было никакой возможности — свалившиеся со стороны солнца «Хейнкели» и «Мессершмитты» тут же накинулись на наш «американский квартет».
Карусель воздушного боя — словно пружина: она то сжимается, и тогда крылатые машины мечутся в узком кругу, чудом не сталкиваясь друг с другом: хотя правильнее говорить — враг с врагом, то внезапно точно центробежной силой разбрасывается далеко в стороны, и тогда небо вокруг кажется настолько чистым, спокойным, что не верится, будто вокруг — враги, а где-то рядом — свои. И тут же другая сила, центростремительная, вновь вбрасывает в круговорот перкаля, металла и пулемётных трасс.
Такой вот «центробежной силой» от моего самолёта оторвало ведомого. Неудивительно: всё-таки Маркес Санчес — пилот молодой и вообще:
Да что я, гимнаст, чтоб так кувыркаться? Задрали гонять, сволочи! После войны если останусь без работы — в цирк пойду, «сальто-мортале под куполом», блин! Публика в очередях за билетами давиться будет! Попались, гады, опытные… То есть я им попался…
Что всего грустнее — приходится отгонять гансов очередями, а ведь тут не игрушка на компе, патроны ни фига не бесконечные!
Краем глаза замечаю недалеко парасоль[2] с красной полосой поперёк киля и республиканской «трёхцветкой» на хвосте. «Девуатин Д-371», в начале войны такие были в нашей Интернациональной эскадрилье, но я их уже не застал — нас, американцев, перебросили на Центральный фронт из Страны Басков уже когда появились советские истребители. А «Триста семьдесят первые» передали в авиашколу, чтобы было на чём учить курсантов-авиаторов. Откуда он тут взялся и чего полез? «Мессеры» этого «Девуатина» сгрызут как семечку и шелуху выплюнут! Тут на «чато» выкручиваюсь только за счёт манёвренности машины и личного опыта, а он?..
А неизвестный республиканец — наш парень! Метров с двухсот, из невыгодной позиции послал длинную очередь в сторону немецкой пары. И даже почти попал: ведущий ганс вынужденно отвернул, чтобы не наскочить на встречные пули, и за ним, будто приклеенный, отвернул его ведомый. Спасибо, братка!
Чуть качнув испанцу крыльями, изворачиваюсь и спешно стараюсь отобрать у немцев высоту на встречных курсах. Но «Ме-стодевятые» имеют всяко больший «потолок» и пилоты там — не первый день летают. Так что удаётся только на краткое время сравняться. Понимаю, что сейчас они меня опять поймают, достаточно только разминуться, а ведь в небе это — быстро! Эх, где мой Су-двадцать седьмой! Нет его пока в природе…
Замечаю внизу моменты разорванного в клочки воздушного боя: трое «Хейнкелей» зажали ещё один «Девуатин», чуть дальше кувыркается вниз, к земле, дымящий немецкий бомбёр, две пары «Мессершмиттов» берут в «коробочку» «И-пятнадцатый»… И ведь ничем помочь не могу! Впереди — фашистский истребитель, вижу даже контур врага за стеклом фонаря кабины. Вдавливаю гашетку — н-на!.. И очередь осекается.
Жарко в июле в Испании. И самолётом управлять физически трудно, не зря нас кормят по повышенной норме. Никто не подумает ничего, узнав, как я вспотел сегодня. Да и не узнает никто… Долетался, «Денисио Русо»…
Ахервам! «И-пятнадцатый» — не «Сушка», но какие варианты? Тяну управление на себя и тут же подопускаю. Движок захлёбывается и обиженно глохнет, даже сквозь лётный шлем слышу, как трещат и плачут от боли лонжероны… Но всё-таки истребитель исполняет что-то, отдалённо напоминающее неизвестную никому в этом времени «кобру», но, не завершив фигуру, я умудряюсь уронить его сверху на «месса»…
Очнулся от холодной боли на лице, ветра, норовящего выдавить глаза. Падаю!
Падаю сам-один, без своего «чато» с боровым номером «семьдесят четыре». А ветер в лицо, значит, от скорости. Кое-как нащупываю вытяжное кольцо, выдёргиваю его — и секунду спустя ощущаю боль на внутренней части бёдер, резкий рывок и кувырок с мгновенной остановкой в воздухе. Это получается, падал я башкой вниз. Не, я понимаю: мы ребята крепколобые, в лётчики иные не идут — но протаранить башкой земную кору вряд ли получилось бы. А боль… Ну, динамический удар — это такая штука… Должно быть, в полёте или уже при падении как-то не так сместились ремни парашюта. Бывает… Вот только болит не только там — боль ощущается по всему телу. А так быть не должно. Или должно? Не знаю, я не доктор, и из самолёта в воздухе пока не выпадал. А может, меня ранило в бою, а я не понял?
[1] 26 апреля 1937 года авиацией «Легиона „Кондор“» на город Гернику — историческую колыбель Страны Басков (в сравнении с Россией — у нас таковыми являются Старая Ладога и Новгород) было сброшено 27 тонн авиабомб. При этом уничтожено и повреждено 99% зданий. Число погибших по официальным франкистским источникам — 164 человека, по данным иностранных репортёров и правительства Страны Басков — в десять раз больше — 1600 (вместе со скончавшимися от ранений
и ожогов). И это при том, что накануне Гражданской войны в Испании в городе жило всего 3700 человек.[2] Самолёт-моноплан с крылом, закреплённым над фюзеляжем при помощи подкосов.
Глава 26
XXVI
Испания, госпитальная палата, неизвестное место, 28 июля 1937 г.
Синее-синее небо. А в небе — облака. Нет, не облака: парашюты. Десятки парашютов. И горящие лотарингские кресты. Это что — Ку-Клукс-Клан? Нет, у тех кресты простые, о четырёх концах. А эти — шестиконечные, блестящие… Как так — блестят и пылают? И от некоторых отваливаются перекладины? Нет, это крылья. А кресты — самолёты, только они очень, очень высоко. И падают и скоро упадут совсем. А я почему-то не в кабине, я лежу на спине и смотрю в синее-синее небо. Лежать больно и жёстко, хотя вокруг растёт пожухлая из-за испанской жары трава. Голоса. Не русские и не испанские слова. И это не английский. Немецкий? Я по-немецки понимаю плохо, учил ещё в школе. Ну как «учил»? «Проходил» — вернее. И всё больше мимо. Песню вот помню наизусть, «Дружба — Фройндшафт». Одно время её на советском радио весьма активно крутили. Но эти двое — не поют. Немцы… Значит, всё-таки подвёл ветер. Снёс за фронт… С трудом нахожу на пузе кобуру и вытаскиваю доставшийся «по наследству» от Дениса Русанова «Смит-энд-Вессон». Пытаюсь взвести тугой курок, но палец — срывается, соскальзывает… Небо закрывают два тёмных силуэта людей с винтовками… Немцы… А трава воняет мочой и карболкой…
Вываливаюсь из кошмара. На спине лежать жёстко, болит тело, левая нога и руки. Только голова не болит почему-то. Как в старой хохме: «Чему там болеть? Там же кость»!
Вонь карболки и мочи никуда не делась, зато теперь её усугубляют чьи-то стоны и звуки чьей-то беседы. Нет, не на немецком. «Пшекают» по-польски двое. Этот язык на слух определяю достаточно просто. Но вот с пониманием есть проблемы, не говоря уж об общении на нём. А ещё говорят — братья-славяне. Ну да, братья. Только двоюродные и не всегда адекватные. Несчастный народ: крайние лет… Да нет, пожалуй, не лет — веков несколько — им крайне не везло с правителями. И не столько с королями, сколько с магнатами. Так-то они — люди как люди, общался с некоторыми, понятно, русскоговорящими. Не сказать, что все прямо уж так любят Россию и СССР, но и поголовной ненависти не заметил. Но вот германцы абсолютно всеми поляками воспринимаются как враги. Собственно, почти половина польской территории в будущем будет состоять из отобранных обратно земель, некогда завоёванных немцами, да ещё большей части Восточной Пруссии (немножко осталось Советскому Союзу — но гораздо меньше, чем Польше). Вот такая загогулина: территории отобрали, но ненавидеть былых захватчиков не прекратили…
Так.
Похоже, приземлился я не очень удачно, ну хоть не разбился насмерть. Видал я как-то во младых летах такого неудачника-парашютиста: купол у парня раскрылся у самой земли и толком затормозить скорость прыжка не успел. Грохнулся он всем телом о землю и так и лежал. А когда стали его поднимать — комбинезон лопнул и из него вперемешку хлынули и кровь, и куски мышц. Жутковатое зрелище.
Но мне повезло. Как отстёгивал парашютные ремни — не помню. Видимо, сразу после — сознание потерял. А кошмар — про то, как помирать тогда собирался. Выходит — не помер. Немцы нашли. Почему тогда не дострелили? Непонятно. Сейчас-то я в госпитале, и палата, судя по всему, переполнена. Удивительно и непонятно. Фашисты сбитых республиканских лётчиков не жалуют. Исключение знаю только одно: «Эрнандо Диас Эванс», они даже листовку с его фотографией напечатали и на наши позиции сбрасывали массово, дескать, «сдавайтесь, в плену хорошо кормят!». Но тут, видимо, сыграло роль то, что он — гражданин США. Стоп! Я-то тоже сейчас американец! И американские документы всегда во внутреннем кармане в бумажнике ношу, вместе с удостоверением пилота Fuerzas Aereas de laRepublica Espanola!
Тогда понятно: обыскали, наверное, нашли — и решили передать по начальству. А оное начальство распорядилось пленного подлечить… Должно быть, фашисты хотят какую-то мутную операцию с властями США провернуть, вот нас с Эрнандо и представят, как пример ихнего гуманизма: накормили, полечили, а дальше, может, и обменяли… на какие-нибудь преференции…
Синее небо. Белое солнце в синеве. Выбеленные солнцем камни на рыжеватой испанской земле. Глазам больно — настолько всё яркое… Вокруг здоровущей, с грузовик, глыбы известняка носятся друг за дружкой Пашка с Костиком. Им лет по десять. Как так-то? Они ж не ровесники, Костя же средний ребёнок в семье. Ленка за ним постоянно таскалась хвостиком, он уж и не знал, куда деваться. А сейчас почему-то Ленки нет. Есть Лариса, благоверная моя офицерская жена. Только молодая и здоровая, как во времена до замужества, а одета, почему-то, в такой старинный сарафан поверх рубахи. Тоже синий, как испанское небо, с золотыми узорами. Участницы разных русских фольклорных коллективов на концертах такие надевают. Песни и пляски, да… Улыбаясь, Лара на вытянутых руках протягивает старинного вида… Корец? Ковш? Посудину продолговатую, деревянную, с вырезанной головой сказочного коня…