Лев и Аттила. История одной битвы за Рим
Шрифт:
Невольно Лев почувствовал симпатию к гуннам за их равнодушие к вещам, которыми страстно желали обладать его единоверцы. Не будучи христианами, эти полудикие люди понимали, что все в этом мире преходяще. Гунны не старались наполнить свои могилы по примеру соседних народов, сокровищами; они не насыпали огромных курганов и холмов над могилами знатных воинов. Они хоронили своих усопших в неприметных местах, сравнивая место погребение с окружающим ландшафтом. Такие действия отнюдь не свидетельствовали о презрении к умершим соплеменникам. Кочевой народ понимал, что завтра они снимутся со стоянки и больше, возможно, никогда не вернутся в эти края. А потому могилы непременно окажутся во власти чужих народов.
Между тем Лев поднялся на холм и оказался перед большим
Льва, беспрепятственно прошедшего почти весь лагерь варваров, также остановили. Впрочем, поступили с ним далеко не так жестоко, как со случайно забредшим за невидимую черту соотечественником. Его спросили на довольно неплохой латыни: кто он и почему здесь. (Многие гунны раньше служили во вспомогательных римских войсках, пожилой собеседник был, видимо, из их числа.)
— Я посол императора Рима и глава христиан. Мое имя Лев. — Великий понтифик представился столь же кратко, как и прозвучали вопросы. И добавил: — Мне необходимо изложить некоторые просьбы вашему королю.
— Жди.
Из шатра вышел Онегесий и пригласил Льва войти внутрь. Следом за Великим понтификом двинулся и Проспер, но ему преградили путь.
— Кто этот старик, который желает быть твоей тенью? — спросил Онегесий.
— Мой помощник, — ответил Лев.
— Там, где беседуют господа, слугам нет места, — произнес грек. — Не беспокойся о своем спутнике; если с тобой будет все благополучно в конце встречи с Аттилой, то и он не потерпит никакого ущерба.
Льву было жаль расставаться с Проспером, который все желал видеть и слышать своими глазами и ушами, однако спорить с Онегесием не имело смысла. Великий понтифик кинул ободряющий взгляд на писателя и не колеблясь вошел в шатер. В нем находилось два человека. Внимание Льва в первую очередь привлек тот, кто не мог являться предводителем гуннов. В дальнем углу на войлоках сидел древнейший старик, вероятно, он уже встретил свою сотую весну. Глаза старца были закрыты, сидящий находился в состоянии полной неподвижности и потому напоминал статую. Жидкие седые волосы обрамляли ужасного вида лицо. Одно веко неестественно проваливалось внутрь глазницы и, судя по всему, закрывало пустоту. Лицо изрыли глубочайшие морщины, смешавшиеся со шрамами; и не понять: где отметины природы, а где людей. Нос на этом страшном лице вообще отсутствовал. Ноги старика заканчивались чуть ниже колен. Льву понадобилось некоторое усилие воли, чтобы оторвал свой взор от уродливого человека и перевел его на властителя гуннов.
Грозный Аттила обедал. Из простого деревянного блюда он ел повседневную пищу кочевников: нечто похожее на творог или сыр, закусывая при этом ячменной лепешкой. Военачальник не прервал трапезу с появлением гостя и не приподнялся со своего места — лишь жестом пригласил сесть на расстеленные войлоки. Подобное поведение не являлось признаком невежества либо показным презрением к гостю: Аттила привык ценить свое время и не обращал внимания на отнимающие его условности.
Прислуживающему человеку было обронено несколько слов, и спустя недолгое время он явился с золотой чашей, наполненной вином.
— Говорят, это самое лучшее римское вино — из фалернских виноградников. Отведай и выскажи свое мнение. К сожалению, не могу разделить с тобой дурманящее питье, потому что необходимо иметь голову светлой. Сейчас время великих дел, а не веселого пира. — Аттила заметил, что Лев вновь устремил взгляд на сидящего в углу человека, и пояснил: — Это Ульдин — мой
родственник. Множество прожитых лет отняли у него часть тела, но подарили великую мудрость, и я часто пользуюсь жизненным и воинским опытом нашего старца. Слово Ульдина многого значит для всех гуннов.(Онегесий стал переводчиком Аттилы и справлялся со своими обязанностями превосходно. Лев накануне визита как мог знакомился с гуннским языком, и если теперь понимал не все слова предводителя гуннов, то был уверен, что перевод верный.)
Льву было тоже не до вина, любителем которого Великий понтифик и вовсе не являлся, но отказаться было невежливо. Раздумывая, он промедлил с угощением.
— Можешь пить без боязни. — Аттила по-своему понял нерешительность гостя. — Мы не привыкли подмешивать в вино яд и с врагами расправляемся только с помощью меча или пущенной из лука стрелы.
Льву, чтобы не обидеть хозяина подозрением, довелось отпить из чаши несколько глотков:
— Напиток удивительно хорош, — похвалил угощение гость, — но позволь и мне не увлекаться им. Хотелось бы также иметь незамутненный разум.
— Как пожелаешь, — великодушно согласился Аттила и пояснил: — Я предложил вино, чтобы у тебя имелось занятие, пока я закончу трапезу. Разделить ее со мной не предлагаю; вы, римляне, не оцените вкус пищи гунна. Затем я внимательно тебя выслушаю и отвечу на все вопросы.
— Я с удовольствием подожду без всякого занятия — столько, сколько потребуется, — смиренно произнес Великий понтифик.
Аттила продолжил поглощать свою скромную еду, а у Льва появилась возможность внимательно рассмотреть собеседника. Простота не только в еде, но и в одежде, обстановке его шатра вызвала бы презрение у римлян, но Великому понтифику скромность Аттилы внушила только уважение.
Могущественный вождь гуннов имел довольно неприглядный вид: небольшого роста с широкой грудью, огромной головой и непропорционально маленькими глазами, почти скрытыми веками. Довершали не самое лучшее впечатление: редкая козлиная бородка, местами тронутая сединой, приплюснутый нос и омерзительный цвет кожи, который присущ человеку, который долгие месяцы не пользовался баней и даже не умывался. Но в то же время в каждом его движении, в любом жесте чувствовались великое могущество и некая, недоступная простым смертным огромная сила. Не царственного вида человек даже простую ячменную лепешку отправлял в рот с неторопливостью императора, и железные челюсти невозмутимо ее разжевывали, хотя его ждал посол величайшего народа и глава всех христиан. И все казалось естественным: повелитель гуннов просто обедал, а остальному миру оставалось терпеливо ждать.
Временами Аттила бросал взгляд на Льва, в свою очередь знакомясь таким образом с гостем. Проницательный взор его был наполнен здравомыслием, вождь гуннов стремился прочесть сидящего человека, а вовсе не отмахнуться от него, как поступил бы горделивый владыка мира — коих, примеряющих это неподъемную корону, по земле прошло немало за всю историю человеческого бытия.
Аттила омыл руки в чаше и обратился к гостю:
— Я готов тебя слушать.
— Твои воины захватили в плен множество христиан и язычников, проживающих на землях Валентиниана. Римляне предлагают выкуп за их освобождение, — начал свою речь Лев.
— И людей твоей веры и врагов ее?! — удивился вождь гуннов. — Ты готов за всех платить?
— Наш Бог призывает помогать тем, кто оказался в беде. "Будьте милосердны, как Отец ваш Небесный", — так сказал Он.
— Хорошо. Если у тебя достаточно денег, выкупай, кого пожелаешь. — Аттила не стал возражать против странной просьбы.
— Рим не столь богат, как в прежние времена. Нашествия чужих народов не прошли для него бесследно. Если твои требования будут слишком высоки и мы не сможем заплатить за всех пленников, то, надеюсь, их участь не будет слишком жестокой. — Казна Рима, действительно, не представляла собой сосуд, наполненный до краев, и Лев опасался, что ее может не хватить на выкуп. Тем более платежеспособные посланники императора — Авиен и Тригеций — потерялись где-то в пути.