Лев и Аттила. История одной битвы за Рим
Шрифт:
Евнух перестал смеяться, улыбка так и застыла на лице, но глаза наполнились нечеловеческим ужасом. Раб выдал себя и теперь пытался укрыться за спиной Максима, но все его потуги оказались напрасными. Телохранители пронзили мечами хитреца, поспешившего радоваться чужому горю — пусть даже и заслуженному.
Валентиниан за мгновение до собственной кончины понял, кто истинный виновник его бед и смерти Аэция, по чьему научению действовал Ираклий. Он направил указательный палец правой руки в сторону Петрония Максима, но сказать ничего не успел…
Император на одну весну
Убийство показалось Максиму недостаточным наказанием для насильника.
Новый император был вполне разумным человеком, но великая власть заставляла и более талантливые умы совершать глупости. Он покинул судьбоносное заседание сената и направился вовсе не к лагерю ближайшего легиона, чтобы принять присягу воинов, и не в храм, чтобы покаяться в грехах и, по примеру царя Соломона, попросить разума — столь необходимого для правителя едва не половины мира. Петроний Максим поспешил на половину вдовы Валентиниана.
Новый владыка без церемоний распахнул дверь и без предупреждения вошел туда, куда ранее могли проникать только особы женского пола и единственный мужчина — Валентиниан. Вдова последнего — Евдоксия — полураздетая стояла посреди комнаты. Она собиралась на похороны погибшего мужа, и почтенные матроны облачали императрицу в траурные одежды.
Несчастная женщина выхватила из рук служанки первую попавшуюся одежду и, пытаясь прикрыть обнаженные места, устало произнесла:
— Выйди, Максим, если ошибся дверью, а если нет — тебя вышвырнут рабы.
— Я уйду не ранее, чем сообщу тебе приятное известие: ты останешься императрицей и тебе не придется покидать дворец.
— Ты собрался воскресить моего мужа?
— Нет. Только что меня избрали императором, и я беру тебя, Евдоксия, в жены.
— Прежде спроси: желаю ли я такой чести.
— Императорам не отказывают, Евдоксия.
— Мне идти под венец прямо сейчас, или все же позволишь похоронить мужа?
— Соверши все, что полагается римлянке-вдове, — позволил Максим, скрививши губы в злорадной ухмылке. — Наша свадьба состоится через месяц и один день после погребения Валентиниана. Однако в моей постели я желаю видеть тебя завтра.
— Опомнись, Максим, мое брачное ложе еще хранит тепло Валентиниана. Дай хотя бы ему остыть. — Евдоксия хотела оттянуть неприятный момент, а лучше… вообще его избежать.
— Не слишком любила ты Валентиниана, чтобы печалиться о нем месяцами. Надеюсь, что нанято достаточное количество плакальщиц на время похорон — любая из них за несколько монет изобразит более правдоподобное горе, — продолжал издеваться над женщиной Максим. Вдруг он посуровел и выдавил сквозь зубы: — Да он и не заслужил твоих слез…
Петронию Максиму хотелось рассказать этой женщине о том, что сделал Валентиниан с его женой — Луцилой, но неимоверным усилием воли заставил себя сдержаться. Впрочем, Евдоксия была неглупа и понимала, что смерть Валентиниана не обошлась без участия Петрония Максима, хотя подробностей не знала. Вдова пыталась еще некоторое
время сопротивляться яростному напору нетерпеливого жениха:— Максим, римляне не поймут наш скорый союз. Эта свадьба вызовет ненависть, насмешки и презрение.
— Никто не смеет осуждать поступки императора.
— Ты не противен мне, Петроний Максим, но требуется время, чтобы привыкнуть к новому повороту судьбы, — как могла сопротивлялась Евдоксия. — Да ведь и ты никогда не бросал на меня вожделенных взглядов. В чем причина спешки?
— Я так хочу, — отрезал Петроний Максим. — Завтра вечером жду тебя в императорской почивальне. Если тебе придет в голову глупейшая мысль отказаться от моего предложения, то вспомни о своих дочерях. За твое упрямство расплачиваться придется им.
Жена может быть лучшим другом и худшим из врагов — ведь, кроме нее, ни одного неприятеля невозможно встретить в собственной постели, и этот враг будет знать все твои сокровенные мысли и слабые места. Худший вариант супруги избрал увлекшийся местью Петроний Максим.
Император ублажал свои чувства, исполнял собственные желания и с высоты своего положения не замечал, как тучи сгущаются над его головой. Легионеры Аэция не могли смириться с нелепой смертью обожаемого командира. Никто не верил, что слабовольный Валентиниан по собственному желанию и без посторонней помощи совершил величайшее преступление. Все настойчивее легионеры, центурионы и легаты спрашивали: кто ответит за убийство военачальника? Кто истинный виновник его гибели? Особенно усердствовал чувствовавший свою вину командир охранной стражи Аэция — Максимиан. В свое время он рассчитывал, что после смерти Валентиниана императорский венец достанется ему, так как пользовался поддержкой бывших в Равенне воинов, но подвела его неспособность к интригам.
Когда Максимиан в хорошем подпитии однажды горевал о бесславной кончине доблестного Аэция и грозился уничтожить всех убийц, как только станут известны их имена, Евдоксия, улучив момент, тихо шепнула ему на ухо ответ:
— Ищи, кому это выгодно. Посмотри: кто сегодня выше всех.
Сраженный неожиданной подсказкой Максимиан не смог произнести ни слова, а только побледнел до такой степени, что его лицо стало продолжением белоснежной сенаторской тоги. Евдоксия выяснила, что поднять руку на императора этому любимцу Аэция не по силам. Она оставила в покое нерешительного Максимиана, но не свой замысел.
Был еще третий возможный претендент на трон Валентиниана; блистательный легат Флавия Аэция — Юлий Валерий Майориан. Последний участвовал во многих сражениях в Галлии, где приобрел воинскую славу и расположение легионеров. После гибели Аэция командование войском перешло к нему. Однако Петроний Максим во время избрания императора легко обошел обоих кандидатов — ибо наступили времена, когда деньги ценились больше воинской славы и доброго имени.
Евдоксия была хорошо знакома с Майорианом, более того, возлагала на легата великие надежды, но никак не получалось с ним увидеться без посторонних глаз. Наконец ей удалось обмануть подозрительного Максима и на несколько минут остаться наедине с Майорианом.
— Императрица, у тебя печальный вид. Не больна ли ты? — весьма вежливо отозвался Майориан о внешнем виде императрицы, которой второй брак принес морщины и преждевременную седину. Было дочери императора Востока и жене двух императоров Запада в то время всего только тридцать три года. Увы! Тяжел может оказаться не только крест, но и царственная диадема.
— Более страдает моя душа, чем тело, — призналась Евдоксия. — Разве может иметь радостный вид женщина, которой приходится делить ложе с убийцей мужа?