Лев на лужайке
Шрифт:
Она прикусила губу, подумала, затем сказала:
— Неправдочка ваша! Мне грустно и скучно.
— Лжете! Вам хочется нравиться. Так идите начатым путем. Грубите направо и налево!
— Вот как!
Блондинки повисли на Жорке Коркине. И красив он был, и добр, и весел, и трезв в пьяности, и умен, и эрудирован и — бог знает чего только в нем не было!… Это он проложит путь своим девочкам от Дома журналистов до Дома писателей, там они и останутся — повыходят замуж за пожилых и знатных писателей, сделавших счастливыми их и несчастными себя. Прекрасный конец…
А Ленечка открыто страдал от материнской опеки Вальки Грачева, который — дурак! —
— Зря тратите французские духи, Нина. Вы и так пахнете морозным вечером. Это не пошло?!
Она ответила:
— Пошло.
Я громко сказал:
— Любить хочется!
Блондинки всполошились. Одна буквально застонала:
— Ой, как хочется любить! Вы молодец, Никита. Молодец!
Вторая — она катала хлебный шарик — промолвила:
— Суждены нам благие порывы…
И они немножко помолчали — грустили по современной жизни, в которой, казалось им, осталось так мало места для настоящей любви. На самом деле это были бредни, это была тоска определенного круга окололитературных и околожурналистских женщин, имеющих дело исключительно с женатыми людьми. Почему-то так называемые технократы женятся позже, чем журналисты и писатели, среди них образуется холостой вакуум, а вот в журналистско-писательской среде неженатых нет. Впрочем, эти забавные наблюдения не относятся к мучениям Ленечки Ушакова, брошенного на попечение дурака Вальки Грачева. Валька пел как петух, закрыв глаза:
— Секретариат «Зари» держится на тебе, Леня! Я не знал, что делать, пока ты не пришел в секретариат. Давайте выпьем за Леонида, как за небывало крепкого работника.
Мы выпили за «небывало крепкого работника», но это не изменило соотношения сил за столом. Кто кем был, тот тем и остался! Нина откровенно льнула ко мне, блондинки обихаживали Когиновича, а Ушакову — шиш на постном масле в лице кислосонной брюнетки.
… Забегая вперед, скажу, что после вечера в ресторане «Советский» Ленечка Ушаков возненавидит Вальку Грачева; он по вине Валентина Грачева одиноко уедет на дребезжащем такси из ресторана «Советский», Никите Ваганову скажет: «Зачем ты позвал этого Грачева?» Я отвечу: «Думал, он тебе интересен!»
… Я сказал Нине:
— Может быть, исчезнем?
Она шепотом ответила:
— После танго.
— Так смотаемся?
Она прижалась щекой к моей щеке?
— Смотаемся, Никита, немедленно смотаемся!
Возвращаясь после танго к столу, чтобы бросить деньги на расчет, я подумал, что не буду добиваться постели в Нининой однокомнатной квартире, что, пожалуй, «пороманю» с нею, пока моя Нелли Озерова проводит недели в мебельных магазинах, обставляя квартиру, полученную ее «господином научным профессором».
Мы с Ниной вышли под звезды и лунищу, мы попали в прохладу и благодать, нам приветливо светили зеленые огоньки такси, недорогих до Кропоткинской улицы, а то у меня просто не оставалось денег. Я же говорил, как трудно было с ними, проклятыми.
… Впоследствии, вспоминая это время, я не смогу понять, каким это образом умудрялся бросать пятьдесят рублей на ресторан «Советский»? С годами и с увеличением заработков я не буду бросать деньги налево и направо, не захочу — таков закон богатения…
Возле дома Нины мы немного постояли, несомненно, ей была понятна моя игра, и она была благодарна, что я не тащусь за ней в дом.
Я сказал, глядя в небо:
— Любые слова сейчас
покажутся пошлыми, Нина, и хорошо, если вы это понимаете.Она сказала:
— Понимаю.
Я продолжал:
— Тогда будем молчать, если есть о чем. Ночь на самом деле преотличная. Стихотворная ночь!
— Вон мое окно! — сказала Нина и показала на шестой этаж. — Как-нибудь приглашу вас на чашку кофе.
— А давно вы живете одна, Нина?
— Недавно! Я как-то поссорилась с мамой. Вот дядя и помог мне быстро купить квартиру…
Однокомнатные квартиры, особенно на Кропоткинской улице столицы, на мостовой не валялись, и мне стало, конечно, интересно, кто этот дядя, умеющий быстро доставать однокомнатные квартиры.
— Вы его наверняка не знаете, — ответила Нина, — он не так давно переехал в Москву из Черногорской области…
Я, конечно, понял, о ком идет речь, но все-таки торопливо спросил:
— А вам полагается по закону жилая площадь?
— Естественно.
Я торжественно произнес:
— Тогда вашего дядю зовут Никитой Петровичем Одинцовым.
Нина поразилась:
— Вы знаете моего дядю?
— И довольно хорошо!
… О, будь благословенна статья некоего Сиротенко, приведшая меня в ресторан «Советский» и познакомившая с Ниной Горбатко — племянницей Никиты Петровича Одинцова. Отныне умница Нина станет связующим звеном, через нее будут передаваться поклоны и поздравления, она мне будет приносить приглашения в дом и на дачу Никиты Петровича Одинцова, так как в этот — «болотный» — московский период моей жизни нас будет разделять слишком большое расстояние — социальное, не географическое. Он, крупный работник ЦК, и я, литсотрудник промышленного отдела газеты «Заря», — нет у нас точек пересечения. Никита Петрович не всегда сможет пригласить меня в свою компанию, и тогда начнет действовать его любимая племянница Нина, гостем которой я и буду считаться. И мы будем играть в преферанс, играть долго и по крупной, и для Никиты Петровича день выигрыша будет праздником с фанфарами. О, будь благословенна статья Сиротенко!..
— Ваш дядя — человек замечательный! — радостно сказал я Нине. — Это вам говорит Никита Ваганов, тот Никита Ваганов, который опубликовал полосу, то есть пятиколонник, о лесной промышленности Черногорской области…
Она нахмурила лоб, потом воскликнула:
— Ах, вот как! Вспоминаю. Вас дядя назвал «журналистом от бога».
— Он так и сказал?
— Не так! Он произнес панегирик. — Она удивленно протянула: — Почему, интересно, я забыла, что речь идет именно о Ваганове?
— А дядя, наверное, не называл фамилию. Меня он иногда зовет Никитушкой Вторым, говоря, что не по степеням, а по возрасту делит на первого и второго. — Я радостно рассмеялся. — Как мы с ним играли в преферанс!
— Ох! Об этом тоже знаю! Он вас величал Бандитом с Кривым Ножом!
— Совершенно точно!
… Судьба, сама судьба руководила мной, когда я в первый вечер, нравясь Нине чрезвычайно, не полез целоваться и обниматься, не стал проситься в ее квартиру, чтобы изменить жене и Нелли Озеровой. Все это произойдет позже и кончится для меня позорно: у нас ничего не получится, и, глядя в потолок, Нина печально скажет: «Мы — разные механизмы!» Я уже ждал отставки, но Нина только поцелует меня, и мы останемся нежными друзьями практически навсегда. А в то утро она шептала, счастливая: «Да разве в этом дело? Ох, боже мой! Я люблю тебя, Никита».