Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1
Шрифт:
Вкалываю на совесть, но уже сказывается непрактичность, особенно на завершающей стадии: продажа. Извечное противоречие, - чтобы жить, и делать новые вещи, надо продавать. Рынок же, пользуясь твоим положением, дает минимум, если отказываться, значит, остановиться. Продавать - стыдно и унизительно, не только потому, что обесценивается труд, а потому, что тем самым ты сам отступаешься от собственной художественной первичности, неповторимости.
Так бывало прежде, так и со мной, и нет никакого иного выхода, как подчиниться рынку, а это значит, что накопление некой значительной суммы весьма проблематично.
20 мая 1980
Иерусалим
Дорогая
Три дня назад сломал себе хребет в самом буквальном смысле. Не сгруппировавшись, в весьма нервном состоянии, одним махом поднял самый большой свой станок по обработке камня. Сдвинул диски, рубанул нервы. Первый день был паралитиком, второй - передвигался на четвереньках, сегодня хожу, и вот сижу за машинкой. Впервые за все годы - тайм-аут, но уже завтра отправлюсь в мастерскую.
... Хотя вру, сразу же после возвращения в Иерусалим попал в автоаварию: врезался в столб. Сплющил грудь, выбил ребро, но как только на второй день сообразил, что остался жив и руки действуют, продолжил шабрить свой первый мрамор. Тогда я врезал лик в античный римский камень, он и до сих пор у меня и один из лучших, хотя аванс за него (тысяча долларов) давным-давно получил и отдал друзьям, уезжавшим в Штаты.
Сегодня полез в папку за бумагой и обнаружил твои письма. Они потрясли меня. Прости меня, старого дурака, как можно было не переписываться с тобой? Ума не приложу. Должно быть, угар мой скульптурный совсем вытеснил остатки моего разума. Одно оправдание - этот "флюс", пользуюсь твоим термином, оказался плодотворен. Работают две выставки в самых представительных местах Иерусалима, продано почти десяток бронз, и теперь они живут своей жизнью в Америке и Европе. Но вот вчера отказался продать маленький мрамор за пятьсот, и сегодня с утра проклинал себя. Глупо, но страсть как тяжко расставаться с мраморами, потому и назначаю дурацкие цены. Да и как было соглашаться, да еще по телефону, когда последняя бронза в неделю работы была куплена за те же пятьсот. Дал себе зарок: больше не кобениться. Каждая продажа - это движение вперед, преступно торговаться, тем более из сентиментальных соображений. Мало ли, что вещь уникальна, пока ведь известна эта истина мне, и, быть может, покупателю, который был рад выложить наличность без разговоров за кусок камня безвестного автора. Как видишь, я еще не совсем успокоился, да и не поумнел за эти годы.
Как видишь, Миля, мои руки не только не опустились от того, что есть, точнее, было великое искусство, как ты писала, а совсем напротив, только потому руки мои и поднялись, и не могут остановиться, что те самые шедевры, о которых ты писала с восхищением, существуют. Моя, если позволительно сказать, пластическая концепция, с каждой новой вещью выявляет свои совершенно безграничные возможности при движении в глубину, как в самом прямом, так и переносном смысле. По ходу дела пришлось освоить кучу ремесел по обработке камня и металла. Последними двумя: полировочное и граверное дело, овладел совершеннее, нежели в специальных мастерских. Это очень важно, когда под рукой нет мастерских худфонда. Художественная сторона вещей меня не пугает. Сие от Бога, если уж есть, так есть, а вот уступить в ремесле не хотелось. В здешней же скульптуре художников нет, но ремесло отменное, безупречное. Ремеслуха эта - каторжная, но теперь вновь должен двигаться вперед, - в главном, а это значит, в мраморе, и в большем размере.
... Сейчас я почти не работаю, хребет дает себя знать, потому предаюсь почти забытой радости чтения. Прочитал Платона, Бахтина, "Прогулки с Пушкиным" Синявского и еще кое-что...
... Снова идут хамсины, спасаемся водочкой... Зима и весна нынче были редкостно продолжительны и прохладны, а сейчас ужасающие перепады, почти в двадцать градусов. Днем более тридцати, а спим под ватными одеялами.
Иудейская пустыня перед нашими окнами уже не малахитовая, а белесо-бурая. Иорданских гор, что за Мертвым морем, не видим. Пелена песка из Аравийской пустыни то прозрачна, - видимость на несколько километров, то густеет так, что не видим
соседних домов, а с ветром воспринимается как настоящая пурга. Это и есть хамсины. У меня же резко падает давление, панический страх хватает за глотку, кидает то в депрессию, то в злобную ярость. Каждый раз даю себе клятву сбежать до следующего, но, прежде, чем проходит хамсин, наступает успокоение. И возвращается в душу мир и покой. Но живется все труднее. Всем сердцем за эти годы полюбил несколько человек, остался один Ленька Голосовкер, да и тот уже отправил документы... Но помнят, звонят из-за океана.Миля, страшно жить на свете. Ты знаешь, страшно и дома, и на чужбине. Природа этого чувства столь разнообразна, точнее, состояния, что только бесконечно двигаясь по жизни (времени), и местам разным (пространству), начинаешь постигать себя. Казалось, нет страха: спасся бегством, скрылся.
Ночью на Голанах с винтовкой в дозоре благодарно созерцал сочность южного неба и серебро моря Галилейского, проникаясь все более благодарностью судьбе. Всегда жил и живу в доверии судьбе, не важно - по ветрености или вере.
Продолжаю в субботу 31 мая. .. Жмет дикий хамсин, +37. Вчера утром после бессонной ночи порешил не свихаться далее, заставил себя работать. Реконструировал станок под новый камень, зелено-рыжий мрамор, и за несколько часов выявилась вчерне новая форма: единство в двуликости. Если крепко поработать, то через неделю смогу выставить, а будет покупатель - продать, хотя бы за те пятьсот долларов, которые я недавно не получил по чистейшей глупости своей. Сантименты тут ни при чем, рынку не прикажешь.
май 1980
Иерусалим
Дорогие Яша, Люба! ... Через несколько дней в Бостон вылетает мой поклонник и покупатель Авраам Сандер из Кфа Шмариягу. Он купил у меня пять вещей, ухлопал день, чтобы купить два механизма, приволок мрамор, и т.д.
От последнего мрамора - портрета Воловича, он без ума, и сам предложил аванс в шестьсот долларов. Два последних мрамора еще более выявили свойства моей формы. Возможности стиля в мраморе обретают все большую силу. Если такой человек, как Авраам, - трезвый, чистой воды бизнесмен, звонит утром после того, как увидел вечером мрамор, сказать, что не спал ночь от впечатления и предложить деньги, то значит, что вещи начали действительно получаться.
Он же готов всячески содействовать устройству выставки в Бостоне, благо там есть много влиятельных знакомств. Как уверяет Авраам, за несколько лет я должен так разбогатеть, что мне по карману будет иметь дом и здесь, и в Америке. Он готов помогать мне решительно во всем, но считает, что моя главная мастерская должна быть в Израиле, поскольку он патриот, и твердит, что эта страна не должна потерять столь великого художника, каким я представляюсь ему. О всех наших национально-семейных делах он не подозревает.
... Сегодня я всецело захвачен, как судорогой, душевным оцепенением и одиночеством, словно порвалась пуповина, связывающая с людьми. Живем в жуткой пустыне, только израильтяне как-то заполняют жизнь, не столько настоящим, сколь перспективой, но в настоящем, - тем уважением, почти преклонением, что так немаловажно, когда мир в овчинку.
Совсем нет писем из России, и сам не могу заставить себя писать. Вся моя сила ушла в камни, как прежде, в России, уходила в мой человеческий круг. Все это крайность, но таков я.
Необходимость общаться крайне угнетает, особливо с бывшими "русскими" знакомцами, впрочем, их уже почти нет. Даже два предложения, весьма лестные: вести класс скульптуры в Бацалеле и художественном училище в Тель-Авиве испугали, и я отказался, хотя последнее было материально очень выгодным.
Скверно нам без вас, остался только Ленька. Гостил три дня последних с семьей, мне с ним хорошо, - одна своя душа.
... Говорят, что надо наладить автомобиль и чаще двигаться, менять впечатления, но это хорошо было бы, будь у меня двойник, - оставил его с мастерской, и пусть себе вкалывает.