Лев правосудия

— Тебе нужно знать одну вещь. Сталь говорил, что у него есть сын?

Я в изумлении уставилась на Транкова. Давид всегда горевал о том, что у него нет детей. Еще в Монтемасси мы намекали друг другу о возможности завести общего ребенка, и я даже чуть ли не загорелась этой мыслью.

— Значит, не говорил. Правда, он сам долгое время этого не знал.

— А ты, выходит, знаешь? Или ты сам это и придумал?

— Как говорится, знание — сила. Чем больше знаешь, тем больше тебя боятся. В Москве я случайно повстречал одну старую знакомую, литовку по национальности, по имени Гинтаре. Когда-то она была почти так же красива, как ты, но сейчас от ее красоты остались одни воспоминания. Много лет назад она была любовницей Сталя и забеременела от него.

Самому Давиду Гинтаре тогда сказала, что сделала аборт. Давид уверял, что Гинтаре была ему безразлична, но ребенка он хотел бы взять к себе.

— Гинтаре не хотела поддерживать связь со Сталем, она собиралась так или иначе избавиться от его ребенка, но потом передумала. Ребенок родился весной две тысячи второго года, и она отдала его в детский дом. Скорее всего, он родился больным, она ведь была наркоманкой. А тайны наркомана стоят недорого, и она рассказала мне всю эту историю за одну дозу.

Транков придвинулся и обнял меня за плечи.

— Сталь повел себя как дурак. Гинтаре заставили рассказать Сталю, что у него есть ребенок, который прозябает в жалких условиях в литовском приюте. Он попался в ловушку: кинулся спасать ребенка, и его схватили. Теперь ты понимаешь, что это все в далеком прошлом? Но не нужно грустить. Позволь, я помогу тебе забыть все это.

19

Я не стала противиться, когда Транков поцеловал меня, и ответила на поцелуй: мягкий, изучающий, испрашивающий разрешения на большее. Поставив чашку на стол, я обняла Транкова: торс его казался хрупким, позвоночник легко прощупывался, но плечевые мышцы были крепкими. Он легким движением провел рукой по моей щеке и волосам, будто ждал, что я опять отступлю, как в прошлый раз. Я запустила руку под его пиджак, коснулась хлопковой ткани футболки и ремня брюк, просунула пальцы под одежду, притронулась к коже, нащупала позвонки и ямочку на том месте, где у рыси хвост. Транков поцеловал меня в шею, потом начал стягивать с меня рубашку, но внезапно остановился и спросил:

— Ты уверена, что хочешь этого?

— Уверена… Но нужен презерватив.

Я не хотела повторять ошибку, совершенную когда-то в Нью-Йорке, не хотела ребенка, хотя его появление поставило бы меня в равные условия с Давидом. Нет, мне требовалась гарантия, что этого не случится. В боковом кармане моей сумки лежали презервативы, только у них уже мог кончиться срок годности.

Юрий поцеловал меня в губы, потом пультом приглушил свет и нажал кнопку, опустив шторы. Сейчас было еще не поздно дать задний ход, но я не хотела. Я никому ничего не обязана, я сама себе хозяйка и могу принадлежать Юрию, а он — мне.

Он вернулся, мы помогли друг дружке раздеться. Юрий очень отличался от уверенного, дерзкого Давида, он позволил себя вести, остерегался причинить боль, после него у меня не останется следов от укусов. Как же голодна я была, как страстно желала почувствовать прикосновения к моей коже, кого-то внутри меня… Я перекатилась на Юрия и принялась получать удовольствие проверенным путем, я знала, как лучше всего достигнуть высшего наслаждения. Потом, когда он продолжал на мне, я кончила еще раз. Юрий что-то шептал по-русски, я не понимала слов, да и зачем понимать? В моих мыслях не было ни одного слова, которое мне хотелось бы сказать ему, — ни «любимый», ни «милый»: здесь слова не требовались.

Наконец его тело содрогнулось, из губ вырвался стон, он широко открыл большие темно-синие глаза; на длинных ресницах повисли капли пота. Когда он припал ко мне, вздрагивая всем телом, я закрыла глаза. Черт, надеюсь, Транков не из тех мужчин, которые начинают плакать после того, как кончат? Скоро, наверное, я услышу историю о ждущей в Москве жене и двоих детях. Но выслушивать это мне не слишком хотелось.

Стук моего сердца постепенно выравнивался, пульс Транкова по-прежнему зашкаливал. Я чувствовала его губы на моем плече и прикосновение влажных ресниц к шее. К счастью, он больше не дрожал, так что я рискнула открыть глаза. Взгляд Транкова был по-собачьи печальным, и он казался особенно молодым. Не помню, чтобы в материалах ЦКП упоминалась его дата рождения: я бы ее не пропустила, это входит в мои профессиональные умения.

Хотелось пить. Я протянула руку и отхлебнула остывшего чая. Транков уткнулся лицом в мою грудь. В комнате было тепло, но красноватый свет создавал впечатление, будто мы в некоем прохладном аду.

— Все нормально? — пробормотал Транков и крепко обнял меня.

— Да. Только немного потери жидкости, — ответила я легко и скинула его с себя.

Потом встала и с чашкой направилась к раковине выпить воды. Принесла воды Транкову и уселась на диване рядом.

— Хочешь?

Он вцепился в кружку и стал жадно пить. Презерватив почти соскользнул, и это выглядело смешно. Гинтаре, как говорил Давид, нарочно порвала презерватив, и Рик не проверил надежность «резинок» в своем кармане. А они оказались никуда не годны, но я узнала о своей беременности только после того, как месячные не пришли второй раз. Сначала я думала, что перебои с месячными случились из-за больших физических нагрузок в академии, хотя прежде со мной такого не бывало. Но потом моя грудь начала набухать, любимая пицца с салями — вызывать тошноту, и пришлось пойти к врачу. К счастью, я успела вовремя. Когда врач спросил о моих намерениях, я не колебалась ни мгновения. Аборт сделали при первой возможности, и я пропустила всего два учебных дня. Рику я даже не рассказала, что случилось, хотя видела его еще пару раз на вечеринках у Мари: он принадлежал к ее окружению. После аборта мне поставили спираль, но я не полагалась на нее полностью.

Я никогда не думала о том ребенке, не хотела воображать этот комок, который из меня вынули. Это был единственный вариант. Если в американских новостях показывали митинги противников аборта, я старалась не обращать внимания. Эти идиоты вообще не представляют, о чем идет речь.

Только сейчас я как следует рассмотрела тело Транкова, которое раньше только чувствовала рядом с собой. Его можно было назвать худым, но не следовало недооценивать его физические возможности: в плечах и руках ощущалась сила, живот был плоским как доска. Он занимается каким-то видом спорта? Я помнила, как в Бромарве отправила его в нокаут одним ударом, но тогда сработал эффект неожиданности. Еще раз это едва ли получится.

— Ты останешься на ночь? Нужно поработать над картиной, а потом мы могли бы поужинать. Куда-то ехать будет поздновато.

Я ответила согласием и пошла в туалет умываться. Было так тепло, что не хотелось одеваться, к тому же окна были зашторены. Транков, напротив, оделся и смущенно мне улыбнулся, когда я снова приняла позу принцессы рысей. Теперь он работал очень медленно и вдумчиво, иногда останавливался и подолгу смотрел на меня, но взгляд его был взглядом художника, а не любовника.

За ланчем я поела как следует, но после еще одного часа позирования вновь ощутила голод. Многие мужчины удивлялись, как сильно я хочу есть после секса. Это кажется неромантичным, но я всегда отвечаю, что спортсмены ведь едят после тренировок, чтобы восстановить силы. К тому же зрелище того, как я жадно поглощаю бифштекс с кровью, помогало мне избавиться от некоторых типов, с которыми я не хотела больше встречаться. Однако на Транкова это вряд ли подействует, да и прощаться с ним еще рано.