Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов

— Двенадцать фунтов, — повторил Иахин–Воаз.

Ну, это вместе с костями, добавила она. Мяса в таком куске может быть от шести до семи фунтов.

А сколько может лев… то есть, он хотел сказать — тигр… голодать?

Она вновь удалилась. От пяти до шести дней, сообщила она по возвращении. Тигры в диком состоянии могут потреблять от сорока до шестидесяти фунтов зараз, а после этого ничего не есть в течение недели. Так что можно сказать — от пяти до семи дней.

А где они покупают мясо для тигров?

Они берут испорченное мясо, пояснила она и сообщила ему адреса мясных лавок.

Испорченное мясо! — подумал Иахин–Воаз, положив трубку. От этой мысли ему стало неуютно. Тухлое мясо, ну уж нет. Лучше он сэкономит на чем-нибудь другом.

Потом он вновь ушел в мысли о колесе. Он представил свою жизнь в виде следа на песке пустыни, оставленного этим ужасающе непреклонным поступательным движением колеса. Он хотел, чтобы лев понял, что колесо, благодаря которому царь неизменно уносится прочь целым и невредимым, уносит царя и от него самого. Ибо если и были на свете многие колеса, то колесо было только одно. Колесо на повозке, привезшей льва на место его гибели, было тем же колесом, что и колесо царской колесницы, несущей царя к месту его будущей смерти. На свете было только одно колесо, и ничто и никто не смог бы выстоять против него.

Иахин–Воаз взял на складе другой экземпляр книги и несколько раз за этот день заглядывал в него. Пару раз он еле сдержался, чтобы не разрыдаться. Ему захотелось купить книгу, но он подумал о бифштексе и решил взять ее напрокат. Когда магазин закрылся, он поспешил с книгой домой, зайдя по пути купить мясо.

В мясной лавке он загляделся на висящие на крюках туши, подивился их наготе.

Весь вечер он просидел за своим столом, рассматривая фотографию льва, кусающего колесо. Гретель уже привыкла к его внезапным сменам настроения. Она уже не спрашивала Иахин–Воаза, почему иногда на его лице появляется такое выражение.

Он знал, что до рассвета встретит льва. Он чувствовал себя приговоренным к смерти и очень удивился, ощутив сексуальное желание. Иногда ему казалось, что определенные части его тела не подчиняются общему руководству.

Потом он лежал, устремив взгляд на ночное небо, озаренное огнями большого города. Во сне ему приснилось, будто он бежит по гигантской карте карт, а сзади настигает его, царапает спину, отрывает от нее куски мяса гигантское, окованное бронзой колесо.

Он поднялся в половине пятого, напрочь позабыв свой сон, принял душ, побрился, оделся и вышел на улицу, прихватив мясо для льва.

Его он увидел сразу же, как вышел из здания. Лев разлегся прямо посреди тротуара, и освещающий его сзади фонарь подчеркивал залегшие под нахмуренными бровями тени.

Он уже знает, что я знаю о нем, подумал Иахин–Воаз. Ведь мы с ним земляки. Ноги его ослабели, под ложечкой похолодело. Он хотел и не хотел приближаться ко льву, но тело само двигалось вперед без участия разума, который расположился внутри него, как пассажир, выглядывающий из его глаз и видящий, что лев увеличивается в размерах, а пространство между ним уменьшается.

Освещенная красная телефонная будка была в нескольких ярдах слева, и он стал двигаться в ее направлении, приближаясь ко льву по диагонали. Когда будка оказалась в десяти ярдах от него, а лев — в двадцати, Иахин–Воаз остановился и вновь ощутил запах знойного солнца, сухого ветра, — запах льва.

Лев медленно поднялся на ноги и стал смотреть на него. Он явноотощал, подумал Иахин–Воаз.

Он подался вперед и бросил льву мясо. Тот кинулся на него, наступил лапой и разорвал на куски, быстро глотая их и порыкивая. Потом он облизал клыки и глянул на Иахин–Воаза своими глазами, похожими на два незатухающих зеленых огонька.

— Лев, — услышал Иахин–Воаз свой собственный голос, — мы с тобой земляки, ты и я. — Его голос звучал очень громко на пустынной улице. Он бросил взгляд на темные окна в домах позади льва. — Лев — произнес он, — ты пришел из той тьмы, куда колесо увлекло тебя. Чего ты ищешь?

И он увидел ответ — пустыня цвета львиной шкуры, поющий зной, слепящее когтистое солнце, солнце льва, золотая его ярость и — тьма.

— Лев, — снова заговорил Иахин–Воаз, пораженный видением. Присутствие льва принижало, говорить было трудно. — Лев, — сказал он, — что я, чтобы говорить перед тобой? Ты царь среди львов, я вижу это очами. Я — не царь над людьми. Я не ровня тебе. — Пока он говорил, он смотрел в глаза льву, видел его лапы, хвост, не выпуская из виду будку и тихонько подвигаясь к ней.

— Но это ты, лев, высмотрел меня, — продолжал он. — Я не искал тебя. — Он сделал паузу, услышав эти свои слова. Лев пришел из вращающейся темноты колеса. Не вошел ли в эту темноту он, Иахин–Воаз, вооруженный одной своей картой?

Небо быстро светлело. Как и в то первое утро, над головой пролетела ворона и с карканьем уселась на трубу. Быть может, это была та же самая ворона. Иахин–Воаз подумал о той тьме, из которой вышел лев, захотел закрыть глаза и ступить в нее, но побоялся.

Перед его глазами возникли большие буквы, из которых сложились слова, сильные, вселяющие веру и почтение, словно то было изречение бога:

ЗАКРЫТЬ ГЛАЗА ПРЕД ЛИЦЕМ ЛЬВА

Он как во сне чувствовал скрытое значение этих слов, которые застыли в нем, словно высеченные в камне.

И Иахин–Воаз закрыл глаза свои, и почувствовал растущую внутри тьму, и ощутил в себе ее вращение, и положился на нескончаемое ее движение. В своем сознании он увидел солнечный свет, яркие цветные узоры, испещренные падающим сверху золотом, солнечным светом, как на восточных коврах.

Он с улыбкой вспомнил о тьме. Да, думал он, удобно расположившись в лучах солнца, она всегда вращается. Всегда в одном направлении. Назад хода нет. Но тьма пробивалась сквозь солнечный свет, извивалась, слепя ужасом. Всегда в одном направлении. Назад хода нет. Я перестану существовать в любой миг, ужасался Иахин–Воаз. Мира больше нет. И нет больше меня.

Он выпал в черноту, опустился на самое дно вод времени, зарылся в первобытный зеленый ил и соль, увидел пробивающийся сквозь тростники зеленый свет. Быть. Продолжай. Верить в бытие. Он покоился там, усмирив свой разум и ожидая восхождения.

Оттуда, из зеленого света и соли, он поднялся и открыл глаза. Лев не шевелился.

— Господин мой Лев, — воззвал Иахин–Воаз. — Я верю в бытие. Я верую в тебя. Я страшусь тебя и счастлив, что ты существуешь. С почтением говорю я с тобой, и что я, чтобы говорить перед тобой?

Имя мое — Иахин–Воаз, торговец картами, изготовитель карт. Имя отца моего — Воаз–Иахин, что торговал картами до меня. Имя сына моего — Воаз–Иахин, и сего я оставил в лавке вместо себя. Думаю, он недолюбливает карты, а с ними — и меня.

Кто я? Мой отец лежал в гробу, и его борода торчала словно дуло. Когда он был жив, он хвалил меня и ожидал от меня многого. С раннего детства я рисовал четкие и прекрасные карты, и восхищались ими. Мои родители ждали великих дел от меня. И для меня. Великих дел для меня. И я, конечно, желал их для себя тоже. — Иахин–Воаз почувствовал, как горло его напрягается — в нем рос, формировался, рвался болью высокий звук, бессловесная мольба. — Аааааааааааааааа! — издал он его, голый жаждущий звук. Уши льва насторожились.