Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов
Шрифт:
Когда-нибудь ты проснешься и поймешь, кто бы ни лежал с тобою рядом, от чего отказался ты, что натворил. Ты погубил меня как женщину, ты погубил себя, свою жизнь. С тех пор, как ты провалил свои экзамены, ты совершаешь медленное самоубийство, и конец твой близко.
Твой отец с его сигарами, увлечением театром, его любовницей, о которой ты узнал от меня, — твой отец, великий человек, умер в пятьдесят два года. У него было плохое сердце, оно-то его и сгубило. Тебе сейчас сорок семь, и у тебя тоже плохое сердце.
Ты проснешься посреди ночи — ибо тот, кто рядом с тобой,
Ты захочешь вернуться ко мне, но ты не можешь вернуться. Теперь ты можешь идти только одним путем — тем, который ты избрал.
И это последние слова, которые ты когда-либо услышишь от той женщины, что
была когда–то
твоей женой.
Разместив пять копий этого письма, она почувствовала себя легче и чище. Возвращаясь с почты (она не могла доверить столь важную задачу кому-либо, она хотела своими глазами увидеть, как письма исчезают в прорези почтового ящика), она вдруг поняла, что впервые за эти долгие месяцы видит небо, чувствует на своих щеках солнце и ветер. Голуби взмыли с площади, и это был взлет ее духа. Ее походка была пружинистой, глаза горели. Какой-то молодой человек обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она улыбнулась ему, и он послал ей ответную улыбку. Я буду жить долго, думала она. Я чувствую в себе столько жизни.
В лавке она принялась напевать себе под нос песенки, которые забыла давным–давно. В дверь вошел старик, все одежда его была в пятнах, табачной крошке и перхоти. Тотне доживет до таких лет, думала она.
— Карта бродяг? — спросил старик. — Не появилось новой?
— Вы имеете в виду карту вуайеров? — переспросила она с широкой улыбкой.
— Я не говорю по–французски, — проговорил старик, мигая.
Она прошла в комнатку позади лавки, открыла шкаф с папками и вытащила колоду гадальных карт.
— Два пути можно вычеркнуть, — сообщила она. — Служанка в окне спальни исчезла, а новая всегда задергивает занавески. Тот дом, где две девушки всегда оставляли свет включенным, сейчас пуст и выставлен на продажу. Обновленная карта пока еще не готова.
Старик кивнул, словно бы для него это ничего не значило, и сделал вид, что интересуется изданиями в мягкой обложке.
— Разрешите показать вам карту пастбищ, — предложила жена Иахин–Воаза. — Вы можете посмотреть на овечек и коровок. Вы ведь ничего не знаете о том, что происходит на фермах.
Она говорила это со смехом. Старик покраснел, повернулся и вышел из лавки, зацепившись за львиный засов. Жена Иахин–Воаза следила за тем, как он шел по улице. Собаки пробегали мимо, не обращая на него внимания.
На закате дня в лавку зашел топограф, который когда-то рассказывал Воаз–Иахину о картах. Это был высокий человек с обветренным лицом, от которого веяло
расстояниями и ветрами пустыни, веющими над громадными пространствами. Он отдал жене Иахин–Воаза составленные им карты особых заказов.— Некоторые люди, — сказал он, когда они покончили с делами, — не нуждаются в картах. Они приспосабливают местность под себя и всегда знают, где находятся. Вы всегда казались мне именно таким человеком.
— Мне и точно не нужны карты, — ответила жена Иахин–Воаза. — Карты для меня ничего не значат. Карта только притворяется, что показывает тебе, что на ней что-то есть, но это все ложь. Нет ничего, пока ты не сделаешь так, чтобы было что-то.
— А! — вырвалось у топографа. — Но много ли людей знает об этом? О том, что выучиться невозможно — все равно, знаешь ли ты об этом или не знаешь.
— Я знаю, — спокойно сказала она.
— А! — снова вырвалось у топографа. — Вы! Вот что я вам скажу — с такой женщиной, как вы, моя жизнь была бы совершенно другой.
— Вы говорите так, словно вся ваша жизнь уже позади, — кокетливо произнесла она. — Вы не так уж стары. — При этих словах она оперлась на стойку. Он наклонился к ней. Сверху, из кафе, доносилась музыка. Позади лавки помощница выбивала чеки и звенела деньгами в кассе. Лев на дверном засове, казалось, улыбался входящим и выходящим посетителям. Теперь почти все время дверь в лавку оставалась открытой.
— Такой мужчина, как вы, — произнесла жена Иахин–Воаза, — был бы просто находкой для нефтяных компаний и иностранных инвесторов. Ежемесячный информационный бюллетень, к примеру, со всей свежей информацией по собственности и тенденциях развития. Кто знает, чего бы вы достигли, если бы захотели? Мужчина, который знает, что к чему, видит, что должно быть сделано, и прикладывает к этому свою руку…
Перед ней встали залитые светом служебные кабинеты, большие окна с видом на море, графики на стенах, щелканье телетайпов, конференции, телефоны со множеством кнопок, посетители из-за рубежа, статьи в журналах о бизнесе. Она снова взялась за принесенные им карты, разостлала их.
— Границы, — произнесла она. — Колодцы. Водяные колодцы. Слыхали когда-нибудь о человеке, который сделал миллионы на воде? Что там с биржевым курсом акций водных компаний?
Они оба засмеялись.
— Видите? — спросил топограф. — У меня маленькие мысли, а у вас — большие. А!
Они опирались на стойку лицом друг к другу, подпевая песенке, которая доносилась из кафе.
— Можем ли мы поужинать сегодня? — спросил топограф.
— С удовольствием, — отозвалась жена Иахин–Воаза.
После обеда она наказала своей помощнице запереть лавку, а сама поднялась наверх. Долго лежала в ванне, размякнув в пенистой горячей воде, вдыхая аромат трав и чувствуя, как ее юность и радость от предстоящего ужина просыпаются в ней. Она вспомнила, как в университете увлекалась рисованием мирных пейзажей, — солнечные полудни, свои развеваемые ветром волосы. Можно было бы вытащить из чулана свой ящик с красками. Можно снова начать рисовать, сидеть где-нибудь на солнышке в тихом месте, чувствовать дуновения ветра. Зеленые уголки.