Левиафан. Пути Древних

Мидас же двинулся в ту сторону, где во мраке, напоенном стрекотом насекомых и редкими окриками ночных птиц, желтыми пятнами вспухали костры. Их было немного, не больше двух десятков. Люди расположились вокруг них и многие, вымотавшись за день, уже спали. Некоторые тихо переговаривались, готовясь ко сну, другие молча глядели в огонь, обнимая детей, жен, братьев. Фригийский царь проплывал меж ними призрачной тенью и никто не обращал на него внимания.

Ральфа Лейна он нашел по другую сторону лагеря, на берегу залива, вместе с теми же следопытами, которые были с ним в разоренном поселении. Фригийский царь немного послушал, прежде чем приблизиться и начать разговор. Лейн приходил в себя и вслух удивлялся, почему безоговорочно поверил незнакомцам. Кто-то из его людей возразил, мол, странники действительно пытались спасти их. Другой парировал, что эти люди, судя по всему, сами же и накликали беду на Роанок.

Мидас вышел к ним и взглядом пригласил Лейна пройтись вдоль берега. Тот согласился, не раздумывая, но глядел жестко и настороженно. Уходя, он сделал знак своим людям, чтоб были на стороже и следовали за ними, но не попадались на глаза. Бог сделал вид, что не заметил этого.

Они проговорили не больше получаса, и когда вернулись, англичанин уже не сомневался в мотивах незнакомцев.

Фригийский царь многое рассказал ему, в том числе – о порождениях Лимба. К счастью, Лейн и сам однажды сталкивался с подобным, еще в детстве, когда гостил у бабки в Крю, что под Честером. Так что в эту часть истории он поверил без лишних вопросов.

Само собой, Мидас не упоминал о путешествиях во времени, но намекнул, что они попали сюда не на корабле. Ему на руку играл тот факт, что Лейн, воспитываясь в семье радикальных протестантов, с детства преисполнился жестокого отрицания ко всем традиционным религиями. Фригийский царь прикинул, что если бы этот человек не стал авантюристом и первооткрывателем, из него мог бы получиться дерзкий теолог.

Теперь Ральф Лейн был убежден, что его новые знакомцы действительно спасают жителей Роанока, хотя от кого именно – он все еще сомневался, и тут Мидас предоставил возможность живому и острому уму самому подыскать подходящие ответы. Англичанин согласился, что без фригийского царя (представившегося Дареном) и его спутников колонистам не выжить, поэтому он принял необходимость безоговорочно следовать их указаниям. При этом Ральф оставался главой колонистов и полномочным представителем Ее Величества в Новом Свете. Мидаса это требование позабавило, но виду он не подал.

– Ты ведь понимаешь, как я рискую, доверяя тебе? – спросил Лейн, пристально глядя в медовые глаза своего собеседника. В них можно было смотреть бесконечно…

– Я рискую не меньше, – парировал фригийский царь и отвел взгляд, создавая иллюзию неуверенности. – У тебя сто тридцать человек, и пусть вы не воины, но как минимум две трети из вас – крепкие здоровые мужчины. И этой ночью мы собираемся спать рядом с вами.

– Не воины, уж это точно, – покачал головой Ральф, вглядываясь в матово-черные воды залива. Луна скрылась за стремительно набежавшими облаками, стало темнее. – Плотники, лесорубы, фермеры, рыболовы… Мы бежали из Старого Света, чтобы забыть о его лжи. О зле, что таится в каждом переулке, глядит пьяными глазами вонючих шлюх на мостовой, отвратительными бельмами раздувшихся трупов в придорожных канавах, черными буркалами хромых плешивых собак, что однажды уже отведали людской плоти и не прочь попробовать еще.

Он замолчал, переводя дыхание. Мидас не торопил его, мужчина обнажал перед ним свою душу и это стоило оценить. Именно в такие моменты рождается доверие.

– Здесь было тяжело, не буду лгать. Мы многих потеряли в первой экспедиции, – Лейн поджал губы, потом сплюнул в траву. – Но мы смогли приспособиться, адаптироваться. Мы стали свободными! Три месяца назад родился ребенок. Первый ребенок в Новом Свете, Дарен! Ее называли Вирджиния, в честь нашей Королевы, да хранит ее…

Он криво усмехнулся и посмотрел на Мидаса. Ральф уже дал понять, что упоминание Его имени – всуе или нет – вызывает у него лишь инстинктивное отторжение.

– А ты ведь нашел здесь свой рай, – фригийский царь поймал взгляд Лейна и в этот раз не собирался его отпускать.

– Что ты имеешь ввиду? – удивился тот. И прежде, чем удивление сменилось подозрением, бог продолжил.

– Некоторые из вас бежали от долгов, кто-то – от закона, многие – от бедности и бесправного положения, – голос древнего бога звучал низко, почти угрожающе. – От безысходности, так или иначе. Но не ты, Ральф Лейн. Ты бежал от мира, который не признавал тебя.

Мидас повысил голос, зная, что следопыты Лейна рядом и они слышат его слова. Лейн тоже это знал, поэтому смутился и даже непроизвольно отступил от собеседника. Фригийский царь умело закреплял за собой инициативу.

– И здесь ты стал тем, кем всегда мечтал стать, – резюмировал бог. – Ты стал лидером. Лидером, которого могут бояться, ненавидеть или даже презирать за его взгляды. Но с которым всегда будут считаться и за которым всегда будут идти. Потому что он прав.

Ральф молчал. Наконец, он медленно поднял взгляд и посмотрел на человека, с которым был знаком меньше суток, но о котором знал гораздо больше, чем нужно было, чтобы простить такой тон. Бедняга и не заметил, как Мидас умело опутал его тонкой паутиной своего колдовства, в тенетах которого древняя магия сплеталась с практикой нейролингвистического программирования в чарующем танце слов, знаков, пассов и мыслеобразов.

– И я хочу помочь тебе оставаться правым в этой непростой ситуации, – Мидас подошел к Лейну и коснулся его плеча. Англичанин вздрогнул, но не сбросил его руку. Это был важный момент, тактильный контакт закреплял налаженную связь.

– Я хочу помочь спасти твоих людей, – продолжил бог. – Потому что виноват перед ними.

– Это вы привели тех существ? – Ральф попытался заглянуть в лицо Мидаса, но тот отвернулся. Ему не нужно было играть человека, раздавленного виной. Он действительно ощущал ее, хотя раньше, каких-то пару месяцев назад, наплевал бы на все и пошел дальше, схватив за шиворот слепого Карна.

Проклятые земли нордманов изменили его, а в светлых землях русов эти метаморфозы укоренились, разрастаясь в исковерканной душе с каждым днем. Он не понимал – к лучшему ли это, трактовал перемены в себе то как изъян, то как давно забытый дар, которым каждый обладает с рождения, но с годами забывает, для чего он и как им пользоваться.

– Мы, – кивнул Мидас, окончательно обрушив щит инстинктивного недоверия, который между ними возвел Лейн. Он сказал правду, теперь нужна была искренность. Бог напрягся и сам удивился тому, как легко по его щеке скользнула скупая слеза.

– Глупо отрицать, – бог тяжело вздохнул. – И никак не исправить.

– Неправда, – англичанин взял Мидаса за плечи. – Поклянись, что не дашь никому из моих людей умереть! И уже этим ты все исправишь.

– Я клянусь, – он протянул Ральфу руку и тот крепко пожал ее.

Трудно сказать, сколько было наигранного в его тоне, а сколько – настоящего. Фригийский царь веками оттачивал мастерство соблазнения, убеждения и запугивания, пока, наконец, не обнаружил, что перестал различать в наслоениях блистательной фальши собственные чувства. Теперь он учился этому заново…

Мидас взглянул на темную воду и подумал, что навсегда останется в долгу у одного молодого шамана, который напомнил ему – он бог лишь наполовину.

Глава 23. Кровь на каменных ступенях

Наутро, восстановив силы шестичасовым сном и завтраком из свежепойманного осетра с необычной формой тупого и чуть загнутого кверху носа, Карн без труда отследил энергетические потоки, которые использовал шаман аборигенов, чтобы обратиться к своему богу.