Левша на обе ноги (авторский сборник)

По его мнению, сделать надо было вот что: однажды утречком вывезти старика на Вашингтон-сквер, после чего он — славный уроженец Теннесси — подвалит к Кэти и начнет приставать, а Тед выскочит из укрытия и объяснит наглецу, чтобы больше так не делал. Сперва на словах, а там уж дойдет и до кулаков.

— Понимаешь, я о чем? — излагал свой замысел Панда. — Наваляем друг другу за милую душу. С полицейским я договорюсь, чтобы не совался; мы с ним приятели. Потом ты мне под дых, и я прилег. Ты меня за шкирку — раз, подтаскиваешь к старому джентльмену, я извиняюсь и уматываю. Понял, о чем речь?

Предполагалось, что все завершится бурными изъявлениями благодарности со стороны мистера Беннета и немедленным снятием вето.

Тед идею одобрил. Он сказал, что это не план, а конфетка, и долго удивлялся, как до такого додумался человек, у которого, как всем известно, в голове сплошная кость. Панда скромно ответил, что с ним иногда случается. И все было хорошо, пока они не рассказали о своем замысле Кэти. Она пришла в ужас, объявила, что все это слишком опасно для дедушкиной нервной системы, и добавила, что, по ее мнению, Панда не самый подходящий друг для Теда. И вновь воцарилась безнадежность.

А однажды Кэти заставила себя сказать Теду, что им, наверное, лучше пока не видеться. Эти встречи только причиняют боль им обоим, сказала она. В самом деле, будет лучше, если он перестанет к ней приходить… на какое-то время.

К такому решению Кэти пришла после многих бессонных ночей. Она спрашивала себя, честно ли держать при себе Теда, зная, что надежды нет, в то время как отпусти она его — и он без труда найдет себе другую девушку и будет счастлив.

Тед подчинился, очень неохотно, и больше не появлялся в букинистическом магазинчике на Шестой авеню. Кэти ухаживала за мистером Беннетом. Старик совершенно обо всем забыл и только слегка удивлялся, почему это Кэти чуточку погрустнела. При всей своей самоотверженности Кэти была всего лишь человеком и потому ненавидела тех неведомых девушек, которые в ее воображении толпились вокруг Теда, улыбались ему, превозносили его и добивались, чтобы он окончательно ее забыл.

Понемногу проходило лето. Промелькнул июль, превративший Нью-Йорк в раскаленную печку. За ним настал август, и все удивлялись, как это они жаловались на июльское приятное тепло.

Вечером одиннадцатого сентября Кэти закрыла магазин и присела на ступеньки у входа, как тысячи ее сограждан, подставив лицо первому за два месяца ветерку. В тот день жара внезапно спала, и город упивался прохладой, как цветок, который наконец полили.

Из-за угла, где желтый крест над церковью Джадсона [13] озаряет своим сиянием Вашингтон-сквер, доносились детские вопли и смягченные расстоянием звуки неистребимой шарманки, наигрывавшей одни и те же мелодии на одном и том же месте с самой весны.

13

Мемориальная церковь Джадсона — церковь на южной стороне Вашингтон-сквер в псевдороманском стиле.

Кэти закрыла глаза и слушала. Был мирный вечер — такой мирный, что она даже на минутку забыла о Теде. И вот именно тогда она услышала его голос:

— Здравствуй, малыш!

Он стоял перед ней, руки в карманы, одной ногой на тротуаре, другою — на мостовой, и если он волновался, то по голосу этого никак нельзя было сказать.

— Тед!

— Он самый. Можно мне повидать старика на минуточку, Кэти?

На этот раз ей показалось, что она различила взволнованные нотки.

— Тед, это бесполезно. Правда.

— Вреда-то никому не будет, если мы с ним поболтаем, а? Я кое-что хочу ему сообщить.

— Что?

— Потом расскажу. Может быть. Он у себя?

Тед шагнул мимо Кэти в дом. На ходу он поймал ее локоть и сильно сжал, но не остановился. Тед вошел в комнату, закрыл за собой дверь, и Кэти услышала приглушенные голоса. И почти сразу, так ей показалось, прозвучало ее имя. Дедушка звал ее, громко и взволнованно. Дверь открылась, и появился Тед.

— Зайди к нам на минуточку, пожалуйста, — сказал он.

Старик сидел, подавшись вперед в кресле. Он был вне себя. Он весь дрожал и дергался. Тед стоял у стены, невозмутимый, как всегда, но глаза у него сверкали.

— Кэти, — закричал старик, — послушай, какая удивительная новость! Этот джентльмен только что мне рассказал. Невероятно! Он…

Дедушка умолк и посмотрел на Теда точно так же, как смотрел на Кэти, когда пытался составить письмо в английский парламент.

Тед взглянул на Кэти почти с вызовом.

— Я хочу на тебе жениться, — сказал он.

— Да, да, — нетерпеливо перебил мистер Беннет, — но…

— И еще я король.

— Да, да, в том-то и дело, Кэти! Этот джентльмен — король.

Снова Тед посмотрел на Кэти, и на сей раз в его взгляде была мольба.

— Все верно, — медленно проговорил он. — Я тут как раз говорил твоему дедушке, что я — король Кони-Айленда.

— Вот-вот, точно! Кони-Айленда!

— Так что теперь больше нет возражений против нашей свадьбы, малыш… то есть, ваше королевское высочество. Это будет союз царствующих домов, понимаешь?

— Союз царствующих домов, — эхом откликнулся мистер Беннет.

На улице Тед взял Кэти за руку и улыбнулся чуть-чуть застенчиво.

— Что-то ты примолкла, малыш, — сказал он. — Можно подумать, тебе не очень-то и охота за меня замуж.

— Что ты, Тед! Просто…

Он сжал ее руку.

— Я знаю, о чем ты думаешь. Жульничество это — вот так морочить старику голову. Мне и самому неприятно, но когда человека загоняют в угол, хватаешься за соломинку. Ты пойми, малыш, мне показалось, это прямо судьба. Как раз, когда позарез нужно, а ведь думал уже — ничего не выйдет. Неделю назад я на двести голосов отставал от Билли Бертона. Его выставили от «Ирландско-американского», и никто даже не сомневался, что он будет масленичным королем. И вдруг как начнут голосовать за меня, так что на финише про Билли никто и не вспомнил. Забавно, как скачут результаты голосования за каждый год на этом самом Кони-Айленде. Если помогает Провидение, нельзя же отказываться. Так что я пошел к старику и рассказал. Я тебе говорю, меня прямо пот прошиб, пока я собирался с духом, чтобы все ему выложить. Вдруг бы он вспомнил, как празднуют Масленицу на Кони-Айленде и что такое масленичный король. Потом я вспомнил — ты мне говорила, что ни разу в жизни не была на Кони-Айленде. Подумал, что твой дедушка тоже не шибко в этом разбирается, вот и рискнул. Я сперва еще проверил. Прощупал его на предмет Бруклина. Так он то ли не слышал никогда, что есть такое место, то ли забыл, где это. У него, видно, с памятью совсем беда. Потом я сделал заход насчет «Йонкерс». Он меня спросил, кто это такие. Тут уж я смело завел речь про Кони-Айленд, он и попался. Я чувствовал себя подлецом, но это нужно было сделать.

Он подхватил ее и закружил, совершенно не меняясь в лице. Потом поцеловал и снова осторожно поставил на землю. Кажется, после этого ему полегчало. Когда Тед опять заговорил, было ясно, что совесть его больше не мучает.

Он сказал:

— А знаешь, если вдуматься, не с чего мне себя подлецом честить. Я не так уж сильно отстал от нормального короля. Кони-Айленд по размеру не меньше иных королевств за океаном, про которые читаешь в газете, а как посмотришь, что у них там творится, так целую неделю просидеть на троне — не такое уж плохое достижение!

У «Гейзенхаймера»

Когда я шла в тот вечер к «Гейзенхаймеру», мне было грустно и неспокойно. Я устала от Нью-Йорка, устала от танцев, устала от всего. На Бродвее толпы людей спешили в театр. Мимо проносились машины. Все электрические огни мира полыхали, озаряя Великий белый путь [14] . И все это казалось мне скучным и банальным.

У «Гейзенхаймера», как всегда, было полно народу. Все столики были заняты, и несколько пар уже кружились на танцплощадке. Оркестр играл «Мичиган».

14

Шутливое название части Бродвея от 42-й до 53-й улицы — района, где расположены театры.