Лёвушка и чудо

В Ясной Поляне происходит перманентная битва Толстого с самим собой, вчерашним язычником и колдуном. Он должен преодолеть соблазны Ясной, которая не холм, а кратер (времени), по которой ходят туманные горы, из оврага обратным током льет стекло, оно же остывшее, мертвое время.

Он должен крестить Ясную, возвращать в нее — нет, не огонь — свет.

XXIII

Вот что: я вижу тут задание для архитектора.

Странно, если бы я увидел что-то другое.

Детские игры не закончились во время ночных блужданий по усадьбе.

Нет, в самом деле: в этом месте, которое (теперь понятно, почему) отворачивается от пространства, не любит архитекторов, прежде всего необходимо принципиально новое строительное усилие. Нужно возвращать в него тот исходный, восьмиколонный, тридцатичетырехкомнатный дом.

Понятно, что в нынешних условиях музейный статус Ясной такого не позволит; ничего, я рассуждаю теоретически. Метафизически.

Этому странному месту нужен не текст — они тут проливаются без устали, нисколько не укрепляя, не восстанавливая места, но только затуманивая, заговаривая его, — нет, тут нужен не текст, но проект.

В последний день я мыкался бесцельно; усадьба вдоль и поперек была исхожена. Предпроектное исследование, насколько это было возможно на фоне юбилейного толстовского праздника — предварительно, в эскизе, — было закончено.

Увы, хаос, который встретил меня по приезде, теперь (в воображении чертежника) умножился. «Кремлевский» холм в четыре дня был размерен, невидимо раскопан, мысленно разъят. Он провалился ямой, кратером, лункой. Строения на его макушке смешались окончательно. Смешались, смутились; они как будто прозрели и обнаружили, в каком беспорядке пребывали до сих пор. Флигели исчезнувшего дома теперь принуждены были взглянуть друг на друга, как давно расставшиеся и почти позабывшие друг друга братья.

Стоя по центру между ними, в липовой роще-вместо-дома, я взглядывал на них поочередно и испытывал странное чувство вины.

Во всем виноват архитектор.

…Писатели уже помещались в автобусы; заступали, затекали, заполняли протяженные полости машин.

Изнутри окна автобуса показались открытками.

На них было более красок, чем в реальности.

Наверное, на улице сеял дождь, наводил подобие фильтра — микроскопические капли тумана (мги) составляли в воздухе едва заметное облако. Здесь же, в автобусе, все было московским образом сухо и тихо. Здесь отчасти уже была Москва. «Кремлевский» холм Ясной смотрел снаружи на эту малую Москву и оттого цвел напоследок, как сувенир из придорожного лотка.

Вдруг автобус дрогнул, пассажиров толкнуло в грудь, придавило к сиденьям — в это именно сжатое мгновение (осевое? Пусть будет осевое: момент довольно важен), в это неуловимое мгновение перехода от покоя к движению я увидел необходимую картинку.

Проект, эскиз.

Вот что нужно устроить в Ясной.

Нужно восстановить тот главный графский дом: восстановить светом. Явно, телесно его построить нельзя, музейные люди не велят, нужно сделать по-другому. В липово-лиственничной роще, что выросла на вершине холма в контурах утраченного дома, нужно так расставить прожекторы, лампы и гирлянды и затем так соединить их общий свет, чтобы, будучи разом включены, они высветили главный дом.

Отлично: я уже видел его; грезы архитектора кинематографичны. Я смотрел на неподвижный (мгновение отъезда длилось и длилось) яснополянский дремучий холм: на его заросшей вершине проступал и светился чертеж большого дома. От него расступалось пространство, деревья склоняли головы, дома вставали в привычные исходные позиции и оттого улыбались, светились.

Флигели тоже нужно украсить: обвести светом согласно их исходному княжескому контуру.

Это и нужно месту — «включить» дом. Включить в пространстве, включить пространство.

Технически это фокус нехитрый; подобные штуки в целях декоративного эффекта использовались не однажды. Но здесь другое дело: здесь это действие носило бы не декоративный, но существенный, церемониальный смысл.

«Дом» нужно включать по ночам, иначе «сакральная» иллюминация будет не видна. Не просто по ночам, но по праздникам.

От этого не восстанет из прошлого тот настоящий дом (мы сегодня много трезвее на этот счет, чем сирота Лёвушка). Он только обозначит себя светом, напомнит о себе. Зато выйдет праздник. Это важно: праздник есть церемония особого рода, в которой мы не все понимаем (помним) своим охлажденным рациональным умом.

В самом деле, стоит попробовать так развеселить пространство Ясной, двинуть в ней, хоть на секунду, время, которое тут по сию пору стоит «остекленно».

Автобус качнулся, пришел в равновесие, полости его, сплющенные скорым стартом, вдохнули свободно; пассажиры перешли из плоскости в пространство. Холм за окнами перестал казаться набором глянцевых открыток, ожил, качнулся облаком ветвей.

Из пространства проектной грезы я переехал в настоящее время. Успел еще подумать, что выдумка моя недурна — геометрически, архитектурно.

Далее время двинулось; автобус вырулил на ровную трассу, сделался неподвижен в движении (как-то так), и мы отправились в Москву.

XXIV

Ладно, все это так, наброски на полях.

В них видно нечто целое; возможно, это детское, немного наивное целое — так, просто, одной светлой фигурой, мы запоминаем детство. Так цела для Толстого Ясная.

Другое дело, что он много больше Ясной.

Теперь, по мере удаления от нее, становится заметно соотношение их фигур. Они как будто не совпадают в размере. Нечто очень важное обнаруживается между ними в пространстве воображаемого диалога Толстого и Ясной Поляны. В контексте этого диалога становятся значимы их встречи — приезды Толстого в Ясную и отъезды из нее (приезды Льва к Лёвушке и отъезды от него), помещения и непомещения Толстого в Ясной, его погружения и всплытия: в бездну и из бездны Ясной.

Их спор, проявляющийся в постоянном пульсе открытых и сокрытых пространств, становится особенно интересен.

Автобус катит беззвучно и безмятежно к северной сфере Москвы; приближаясь к ней, удаляясь от Лёвушкина царства, я словно трезвею.

Толстой искал тут совпадения с собой, восьмилетним, счастливым. Наверное, такие совпадения случались, они были мгновенны; это были прикосновения, блики счастья. С тем большим упорством он искал их, вымаливал у местного Николая, повелителя времени, длительности, протяженности таких прикосновений. Писал одну за другой книги, которыми пытался вернуть его, искал чуда возвращения.

Похоже, он, словно Алиса в известной сказке о Стране чудес, постоянно промахивался в размере: «покровы» Ясной оказывались ему то малы, то велики. Лев не сходился с Лёвушкой, но направление поиска не менялось. Ясная как территория счастья, пологий холм, на котором светил огнями исчезнувший (не исчезающий из его памяти) холм, оставалась магнитом его воображения, конечным, манящим пунктом его перманентных духовных странствий.

Тут виден сюжет самоустроения, бесконечного изменения себя «под размер» идеальной Ясной.