Лгунья

Мы снова пересекали бесконечные поля, пока не пришли к небольшому яблоневому саду. Между рядами деревьев стояли ульи.

Дядя Ксавьер снял переднюю заслонку улья. Внутри клубился водоворот жизни. Пчелы цеплялись за заслонку, ползали в слепой панике, ослепленные внезапной вспышкой жесткого света. Дядя Ксавьер ласково смахивал пчел с руки.

– Видишь, - сказал он.
– Они меня знают, эти пчелы. Слушаются. Потому что понимают, что им без этого - никуда, - он ущипнул тугую коричневую кожу на своей руке.
– Все ещё любишь соты?
– спросил он, ставя на место заслонку.

– Обожаю, - сказала я, потому что хотела оправдать все его ожидания. Хотела быть хорошей племянницей этому человеку, чья доброта согревала меня так сильно, словно он сам был маленьким блестящим кусочком солнца.

– Гадкая девчонка, воровала у меня мед, - он зашелся от смеха. Размахивая руками, чтобы отогнать от моего лица нескольких пчел, он сказал: - Ну так что, скажи-ка по правде, ты так и осталась гадкой девчонкой?

Поди угадай, как отвечать на такой вопрос.

– Ужасной гадкой, - сказала я.

Он широко улыбнулся.

– Так я и думал. Но в малых дозах грех душе полезен. Человек не должен обременять себя излишком здравого смысла.

– Да, - сказала я.
– Здравый смысл - это не самая сильная моя сторона.

Он засмеялся. Он закрывал ворота и стоял спиной ко мне, чтобы из соображений деликатности не смотреть на меня, когда будет задавать следующий вопрос:

– У тебя неприятности, Мари-Кристин?

Внезапно у меня похолодело в животе. Я вся покрылась мурашками, хотя день был разгаре - самое пекло. Одна реальность подло подмяла под себя другую. Весь день я была Мари-Кристин Масбу, и она оказалась мне впору точно так же, как и её одежда. Весь день мне было настолько удобно внутри собственной кожи, что впервые в жизни я ощутила, что она принадлежит лично мне. Но что это было, вот это все? Всего лишь обманка, подлог. В другой реальности, в реальности, где властвуют абсолютные истины, я не была Крис Масбу и ничего о ней не знала. Первый раз я всем нутром, а не только мозгами, поняла, что, конечно, у неё были неприятности. И это могли быть неприятности весьма и весьма серьезные, с какими мне никогда не приходилось сталкиваться и вряд ли когда-то придется. Иначе зачем бы ей понадобилось два паспорта и багажник, набитый деньгами?

– Не будем об этом, - сказала я.

Он обернулся, чтобы взглянуть мне в лицо, - он хмурился, как нежный, встревоженный лев.

– Мужчина?
– спросил он.

Согласиться с этим было безопаснее всего, и я кивнула.

Он вздохнул.

– Тебе надо замуж, - сказал он. Тебе тридцать два, а за душой ни мужа, ни дома, ни детей.

– Есть и другие радости в жизни, - сказала я.

– Есть, да. Но вместе с этим, а не вместо этого.

– У меня есть работа, - сказала я.

– Работа - это хорошо, - сказал дядя Ксавьер.
– Но этого не достаточно. Женщине ещё кое-что нужно.

– Мужчина.

Он засмеялся.

– Вот именно. Мужчина. Мужчина - это как раз то самое "кое-что". Я хочу, чтобы ты была счастлива, Мари-Кристин.

Это прозвучало очень банально, но сказано было так просто, с таким чувством, что у меня слезы навернулись на глаза. Непонятно, почему он вообще обо мне заботится. Он меня с восьми лет не видел.

– Больше всего я счастлива, когда одна, - честно сказала я.

– Ой, да это потому, что ты ещё не встретила подходящего человека, сказал дядя Ксавьер. Он покачал головой и вздохнул.
– Тридцать два. У тебя, наверное, отбоя нет от них.

– Я бы не сказала.

– Да брось ты. Взять хотя бы того рыжеволосого парнишку в больнице. Этого доктора. Он уже успел в тебя втюриться.

– Доктор Вердокс?
– я была поражена.

– Ну да, - сказал он.
– Это невооруженным глазом было заметно.

– Влюбился - в меня?

– Слава богу, я тебя вовремя увез. Он явно тебе не подходит.

Мы шли по полям в молчании, пока я переваривала эту мысль и в замешательстве пересматривала под новым углом наши разговоры с доктором Вердоксом.

– Как бы то ни было, я не верю в любовь, - в конце концов, изрекла я. Скорее всего, мы обе пришли к такому заключению - Крис Масбу и Маргарет Дэвисон.
– По крайней мере, в такую любовь.

Дядя Ксавьер остановился и вытаращился на меня в крайнем изумлении.

– Ты никогда не влюблялась?
– спросил он.
– Ни разу? Ни единого разочка?

Я тщательно поразмыслила над его вопросом.

– Нет, - наконец честно призналась я.
– Ни единого.

Неодобрительно качая и потряхивая головой, он отправился к дальнему концу поля, где бродили несколько коз. Подобрал палку и с её помощью согнал их в стадо.

– Ты, надеюсь, коз-то не боишься?
– спросил он, потому что я немного отпрянула, занятая своими мыслями.
– Нет-нет. Моя Мари-Кристин ничего не боится, правда? Ни пчел, ни коз, ни каменных бассейнов, - ничегошеньки. Моя Мари-Кристин не боится ровным счетом ничего, - кроме, разве что, любви.

– Я не говорила, что боюсь влюбиться, - я тоже подобрала палку.
– Я сказала только, что не верю в нее.

Козы прыгали впереди, звеня колокольчиками и издавая надменное блеяние, когда натыкались друг на друга. Мы гнали их по тропинке к фермерским постройкам, хотя они явно знали дорогу лучше меня.

– По-моему, это все мужчины выдумали, - сказала я. Хотя вовсе этого не думала: вернее, эта идея только что пришла мне в голову, и я её проверяла.

– Мужчины!
– воскликнул дядя Ксавьер, будто я каким-то образом задела его честь.
– Как так - мужчины? К мужчинам это не имеет никакого отношения. Это все женщины.

Я засмеялась.

– Значит, вы тоже в неё не верите.

Он покачал головой и пожаловался, что я его запутала. Эдак можно до чего угодно договориться, сказал он. Пустые разговоры.

Во дворе замка мы разделились. Он сказал, что пойдет принимать душ. Я вымыла голову, улеглась в прохладную ванну и стала отдирать корки со швов на ногах. Кожа под ними была розовая и неестественно гладкая. Потом я спустилась в сад и поболтала с Селестой - на довольно опасную тему Лондона, города, где я бывала всего дважды. Она хотела поговорить о магазинах.

– Нет, ты должна знать, - настаивала Селеста.
– Это совсем рядом с Бонд-стрит. Ты же работаешь где-то там, поблизости. Ты должна знать, как он называется.

– Все так быстро меняется, - туманно ответила я.

– Так где ты покупаешь одежду?
– спросила она.
– Мне нравится покрой твоей юбки.

Я пыталась вспомнить, что написано на этикетке. Хотя это мне ничего не говорило.

– То там, то сям, - промямлила я.

– В Америке?
– глаза её загорелись от восхищения и зависти.
– Тебе нравится "Ральф Лорен"?