Лгунья
Шрифт:
Дядя Ксавье снял переднюю заслонку улья. Внутри шумел водоворот жизни. Пчелы цеплялись за заслонку, в панике ползали, ослепленные внезапной вспышкой яркого света. Дядя Ксавье ласково смахивал их с руки.
— Видишь, – сказал он. – Они меня знают, эти пчелы. Слушаются. Потому что понимают, что им без этого никуда, – он ущипнул тугую коричневую кожу на своей руке. – Все еще любишь соты? – спросил он, ставя на место заслонку.
— Обожаю, – сказала я, потому что хотела оправдать все его ожидания. Хотела быть хорошей племянницей этому человеку, чья доброта согревала меня так сильно,
— Гадкая девчонка, воровала у меня мед, – он зашелся от смеха. Размахивая руками, чтобы отогнать от моего лица пчел, он сказал: – Ну, так что, скажи-ка по правде, ты так и осталась гадкой девчонкой?
Поди, угадай, как отвечать на такой вопрос.
— Ужасно гадкой, – сказала я.
Он широко улыбнулся.
— Так я и думал. Но в малых дозах грех душе полезен. Человек не должен обременять себя излишком здравого смысла.
— Да, – сказала я. – Здравый смысл – это не самая сильная моя сторона.
Он засмеялся. Закрывая ворота, он стоял ко мне спиной, чтобы из соображений деликатности не смотреть на меня, когда будет задавать следующий вопрос:
— У тебя неприятности. Мари–Кристин?
Внезапно у меня все внутри похолодело. Кожа покрылась мурашками, хотя день был в разгаре – самое пекло. Одна реальность подмяла под себя другую. Весь день я была Мари–Кристин Масбу; и она оказалась мне впору точно так же, как и ее одежда. Весь день мне было очень удобно внутри собственной кожи: впервые в жизни я ощутила, что она принадлежит лично мне. Но что это было, это вот все? Всего лишь обманка, подлог. В другой реальности, где царят абсолютные истины, я не была Крис Масбу и ничего о ней не знала. Первый раз я всем нутром, а не только мозгами поняла, что, конечно, у нее были неприятности. И, возможно, неприятности весьма и весьма серьезные, с какими мне никогда не приходилось сталкиваться и вряд ли когда-либо придется. Иначе зачем бы ей понадобились два паспорта и багажник, набитый деньгами?
— Не будем об этом, – сказала я.
Дядя Ксавье обернулся, чтобы взглянуть мне в лицо, – он хмурился, как нежный, встревоженный лев.
— Мужчина? – спросил он.
Согласиться с этим было безопаснее всего, и я кивнула.
Он вздохнул.
— Тебе надо замуж, – изрек он. – Тебе тридцать два, а у тебя ни мужа, ни дома, ни детей.
— Есть и другие радости в жизни, – пожала плечами я.
— Есть, да. Но вместе с этим, а не вместо этого.
— У меня есть работа, – напомни лая.
— Работа – это хорошо, – сказал дядя Ксавье. – Но этого не достаточно. Женщине еще кое-что нужно.
— Мужчина.
Он засмеялся.
— Вот именно. Мужчина. Мужчина – это как раз то самое «кое-что». Я хочу, чтобы ты была счастлива, Мари–Кристин.
Это прозвучало очень банально, но сказано было так просто, с таким чувством, что у меня на глаза навернулись слезы. Непонятно, почему он вообще обо мне заботится. Он меня с восьми лет не видел.
— Больше всего я счастлива, когда одна, – честно сказала я.
— Ой, да это потому, что ты еще не встретила подходящего человека, – воскликнул дядя Ксавье. Он покачал головой и вздохнул. – Тридцать два. У тебя, наверное, отбоя нет от них.
—
Я бы не сказала.— Да брось ты. Взять хотя бы того рыжеволосого парнишку в больнице. Этого доктора. Он уже успел в тебя втюриться.
— Доктор Верду? – Я была поражена.
— Ну да, – сказал он. – Это невооруженным глазом было видно.
— Влюбился – в меня?
— Слава богу, я тебя вовремя увез. Он явно тебе не подходит.
Мы шли по полям в молчании, пока я переваривала эту мысль и в замешательстве пыталась взглянуть под новым углом на наши разговоры с доктором Верду.
— Как бы то ни было, я не верю в любовь, – в конце концов, выговорила я. Скорее всего, мы обе пришли к такому заключению – Крис Масбу и Маргарет Дэвисон. – По крайней мере, в такую любовь.
Дядя Ксавье остановился и вытаращился на меня в крайнем изумлении.
— Ты никогда не влюблялась? – спросил он. – Ни разу? Ни единого разочка?
Я тщательно поразмыслила над его вопросом.
— Нет, – наконец честно призналась я. – Ни единого.
Неодобрительно качая и потряхивая головой, он отправился к дальнему концу поля, где бродили несколько коз. Подобрал палку и согнал их в стадо.
— Ты, надеюсь, коз-то не боишься? – спросил он, потому что я немного отпрянула, занятая своими мыслями. – Нет–нет. Моя Мари–Кристин ничего не боится, правда? Ни пчел, ни коз, ни каменных бассейнов – ничегошеньки. Моя Мари–Кристин не боится ровным счетом ничего – кроме разве что любви.
— Я не говорила, что боюсь влюбиться, – я тоже подобрала себе палку. – Я сказала только, что не верю в любовь.
Козы прыгали впереди, звеня колокольчиками, и надменно блеяли, когда натыкались друг на друга. Мы гнали их по тропинке к фермерским постройкам, хотя они явно знали дорогу и сами.
— По–моему, это всё мужчины выдумали, – сказала я. Хотя вовсе так не считала: вернее, эта идея только что пришла мне в голову, и я ее проверяла.
— Мужчины! – воскликнул дядя Ксавье, будто я каким-то образом задела его честь. – Как так – мужчины? К мужчинам это не имеет никакого отношения. Это всё женщины.
Я засмеялась:
— Значит, вы тоже в любовь не верите.
Он покачал головой и пожаловался, что я его запутала. Эдак можно до чего угодно договориться, заключил он. Пустая болтовня.
Во дворе замка мы расстались. Он сказал, что пойдет принимать душ. Я вымыла голову, улеглась в прохладную ванну и стала отдирать корки со швов на ногах. Кожа под ними была розовая и неестественно гладкая. Потом я спустилась в сад и поболтала с Селестой, на довольно опасную тему – о Лондоне, городе, где я бывала всего дважды. Она хотела поговорить о магазинах.
— Нет, ты должна знать, – настаивала Селеста. – Это совсем рядом с Бонд–стрит. Ты же работаешь где-то там, поблизости. Ты должна знать, как он называется.
— Все так быстро меняется, – туманно ответила я.
— Так где ты покупаешь одежду? – спросила она. – Мне нравится покрой твоей юбки.
Я пыталась вспомнить, что написано на этикетке. Хотя это мне ничего не говорило.
— То там, то сям, – промямлила я.
— В Америке? – глаза ее загорелись от восхищения и зависти. – Тебе нравится «Ральф Лорен»?