Лгунья
Шрифт:
Я двусмысленно повела плечом, мол, мне все равно. Далее последовал длинный список дизайнеров – по крайней мере, я так поняла, что это дизайнеры, – в основном их имена были мне незнакомы. Я изобрела систему. Решила восторженно реагировать на те имена, которые звучали по–итальянски.
— Знаешь, ты права, – сказала Селеста. – У итальянцев – стиль.
Я пожала плечами, чтобы не зевнуть. Утомили меня все эти прогулки. Я испытала облегчение, когда подошло время ужина. Солнце спускалось все ниже. Прожаренная земля остывала. Предвечерний аромат томимых жаждой цветов вливался в открытые окна. Стало темно и прохладно. Но дядя Ксавье все не унимался. Он наполнял наши бокалы. Он говорил, смеялся, с важным видом расхаживал по комнате,
— Фотографии, – сказал он. – Смотри. Я стала смотреть. Протянула руку, чтобы открыть первый альбом, но дядя Ксавье не утерпел, так ему хотелось самому все мне показать. Он переворачивал страницы, нетерпеливо пролистывая те, что, по его мнению, не представляли интереса.
– Voila, – сказал он, поймав на лету соскользнувший студийный портрет. – Гляди. Это мы в детстве. Трое старших. Еще до того, как родился Гастон.
Я уставилась на подкрашенный сепией снимок с волнистыми краями. На меня с фото глядели трое маленьких детей.
— Это твой отец, – сказал дядя Ксавье, указав на мальчика с самодовольным лицом, стоявшего посередине.
Я перевернула снимок. На обратной стороне была надпись: «Матильда 8, Эрве 6, Ксавье 3».
— А вот здесь, – сказал он, тыкая пальцем в альбом, – здесь твой отец немного постарше.
Это была фотография школьника в штанах, доходивших чуть ли не до подмышек, который, в стиле тех времен, выглядел так, будто он толкает сорокатонную яхту. У него было закрытое, светское лицо. Оно для меня ничего не значило. Надпись внизу гласила: «Эрве – 1949». Это было малоинтересно. Мне больше понравилась фотография на противоположной странице.
— Это вы? – спросила я. Я знала, что он, потому что там внизу было написано: «Ксавье – juin [79] 1958». Но, очевидно, целью сего предприятия не являлся показ фотографий дяди Ксавье.
— Нет, нет, не смотри сюда, – сварливо сказал он, переворачивая страницу.
Жалко. Я бы хотела разглядеть его повнимательнее.
— Вы были очень красивым мальчиком, – сказала я. – Намного красивей моего отца.
Это было правдой в обеих реальностях.
Я прямо чувствовала, как ему это было приятно. Как он гордился собою.
79
Июнь (фр.).
— А вот, глянь-ка, – сказал он. – Это твоя мать. Видела этот снимок? Тут они как раз только обручились.
Я увидела красивую, испуганную женщину со светлыми пышными волосами в шерстяном костюме моды пятидесятых. Выглядела она совершенно растерянной, как человек, потерявший власть над происходящим. Рядом с ней стоял повзрослевший Эрве, засунув руки в карманы и спокойно улыбаясь.
— Он совсем не похож на вас, – сказала я.
— Да, Эрве от всех нас отличался, – сказала tante Матильда. – Гастон и Ксавье – одно лицо, а вот Эрве был совсем другой. Выше. Тоньше в кости.
Я вспомнила имя Гастон. Крис упоминала своего дядю, с которым она время от времени виделась. Он, возможно, был единственным человеком, который мгновенно раскусил бы, что я – фальшивка. Важно было выяснить, где он сейчас.
— Дядя Гастон…? – начала я. – Он в…? Где он сейчас?
— В море, – сказал дядя Ксавье.
— В море? – Я постаралась, чтобы в голосе не прозвучало удивление. И явное облегчение.
— А вот снова твоя мама, – дядя Ксавье перевернул следующую страницу. – Это она в Англии.
Это была свадебная фотография.
— Сколько ей тут лет? – спросила я.
—
Очень молодая, – ответил дядя Ксавье.— Девятнадцать, – сказала tante Матильда. – Слишком молодая. Совсем ребенок.
— Мне тоже было девятнадцать, когда я вышла замуж, – возразила Селеста, защищая мою мать.
— Ты – другое дело, – сказала tante Матильда.
А затем следовал мой первый снимок: ребенок на руках женщины с пышными волосами. Женщина улыбалась, но натянуто: губы ее немного кривились, как будто она испытывала боль. Затем пошли фотографии «Мари–Кристин, 2 ans [80] » (толстый карапуз, глупо улыбающийся в камеру и протягивающий к ней руки); «Мари–Кристин 3 ans» (ноги подлиннее, светлые кудряшки и непослушное выражение лица); «Мари–Кристин, 5 ans» (волосы прямее, неопределенного цвета, переднего зуба не хватает); «Мари–Кристин, 7 ans» (широкая щербатая улыбка, шорты, поцарапанные коленки); «Мари–Кристин, 8 ans» (волосы длиннее и темнее, почти того же цвета, что были у нее, когда я с ней познакомилась, улыбка почему-то смущенная, руки за спиной). Последнее лето во Франции.
80
2 года (фр.).
— Какой я была страшненькой, – сказала я. приходя в опасное возбуждение. – Только поглядите, – я требовала, чтобы они убедились, что это была совсем не я.
Дядя Ксавье хотел перевернуть страницу, но я его удержала. Здесь была еще одна фотография, которую я хотела рассмотреть. В ней было еле уловимое сходство с «Dwjeuner sur l'Herbe» [81] . На переднем плане, на коврике перед открытой корзинкой сидела tante Матильда, как две капли воды похожая на себя нынешнюю. Рядом сидела еще одна женщина с печальным, землистого цвета лицом,
81
«Завтрак на траве» (фр.): полотно Э. Мане.
с красивыми глазами, глядящими прямо в камеру.
— Кто это? – спросила я.
— Моя жена, – сказал дядя Ксавье. – Твоя тетя Женевьева. Помнишь ее?
— Нет, – ответила я.
— Она долго болела.
— Рак, – сказала tante Матильда. – Умерла три года назад.
Две пухленькие девчушки в одинаковых платьях с бантами в волосах сидели рядом с ней, с вытянутыми прямо перед собой ногами и скучными лицами.
— Селеста с Франсуазой? – спросила я tante Матильду.
Она кивнула.
Перед ними в траве лежал на животе молодой человек, почти юноша. Рядом валялась его смятая рубашка. Верхом на нем восседала девочка, которую я теперь называла местоимением «я». А на заднем плане, не подозревая, что фотограф делает снимок – никто кроме печальной жены дяди Ксавье не обращал на это внимания, – сидел дядя Ксавье с моей матерью. Все его внимание было сосредоточено на ней, словно она говорила ему что-то столь личное, столь интимное, что он боялся пропустить хотя бы слово. Она сидела, обняв колени, голова наклонена к плечу, волосы (пышная завивка опала) мягкими, светлыми кольцами спускались ей на глаза.
Я подняла на него удивленный взгляд. Он встретился со мной глазами и быстро перевернул страницу.
— Ой, посмотри, – поспешно сказал он. – Снова Эрве.
Эрве и Ксавье стояли около низкой спортивной машины. Рука Эрве лежала на багажнике, как будто он похлопывал по нему.
Tante Матильда подошла и встала рядом со мной. Она надела очки.
— Это фото было сделано за пару недель до автокатастрофы, – сказала они.
Какой катастрофы?
На следующей странице я углядела фотографию молодого дяди Ксавье. С бородой, в белой футболке, открывающей шею, он небрежно держал сигарету. Внизу подпись: «Гастон – каникулы 1967».