Либретто

В июне 1996 года ребят снова набирали на Кавказ. Данилу не взяли, да он и не просился – он хотел вернуться домой. Вадим и Лёха уехали под крылом старшины Вити: три товарища снова шли в бой. Данила чувствовал какое-то отчуждение, будто он предатель, но он не мог с собой совладать – он оставался… А ребята уходили. Никто из них не сказал ему ни слова, все помнили его заслуги и контузию, но он чувствовал стыд, а что ещё хуже, так это то, что он впервые ощутил себя ЧУЖИМ, чуждым этим ребятам – своим братьям по оружию. Он не сказал об этом никому, схоронив в себе все чувства. Жизнь разделила друзей и, наверное, так чувствовали все. Никто из них пока ещё не знал, что больше они никогда не увидятся: Вадим и Витя погибнут при штурме Грозного уже в августе, а Лёха просто потеряется где-то после дембеля – Данила никогда больше не видел его и не слышал о нём.

***

В конце августа командир роты принимал рапорт у Данилы о сдаче на краповый берет. Даня перестал быть романтиком, но мечта о берете всё ещё была жива.

Ранним утром ребята-спецназовцы в количестве 91 человека со всех родов войск стояли на плацу дивизии. Огромного роста полковник – командир спецназа «Витязь» – поздравлял испытуемых с праздником сдачи на краповый берет, желал удачи, и чтобы каждый из бойцов проявил все свои знания и навыки, полученные за время службы в войсках специального назначения. Данила стоял вместе со всеми, но мысли его были далеко… Лишь когда к мемориалу погибшим спецназовцам один из бойцов понёс букет, и все бойцы встали на одно колено, он очнулся и сделал то же самое.

После торжественной части ребята построились колонной по семь и побежали двенадцатикилометровый кросс – квалификационные испытания начались. Он бежал с автоматом, как и все они, в бронежилете и каске, но у него не было ощущения правдивости событий – Данила давно заметил, что может отключаться от происходящих с ним вещей. И чем хуже была реальность, тем легче ему было отключиться от неё. Это тело бежало, падало в грязь, ползло и кувыркалось, шло «гусиным» шагом, а душа летела где-то рядом и как бы говорила: «Давай, браток, догоняй!..». Кросс постоянно дополнялся всякими вводными: физическими упражнениями или «засадами», инструктора – краповики практически постоянно кидали дымовые шашки и стреляли над головами рябят холостыми патронами. Но Даниле было всё равно. Он мог часами вести долгие разговоры со своей мамой или вспоминать дела дней минувших, мусолить слова, которые он говорил, а мог бы сказать другие, более подходящие или вообще ничего не говорить, будто это ворошение прошлого имело смысл… В его голове всплыло одно из немногих маминых писем:

«Здравствуй, дорогой сыночек Даник! Письма приходят нерегулярно, судя по датам на конвертах, они блуждают по городам и весям, два месяца, а то и три, но я чувствую, что ты жив, родной… И всё же однажды, среди ночи, сердце так скололо, что не смыкала глаз следующие двое суток, пыталась звонить к тебе в часть, но там постоянно было «занято», будто война идёт под Москвой и раненых везут без перебоя. Выпила всю валериану в нашей аптеке…

И всё же однажды я дозвонилась и, знаешь, паренёк такой услужливый попался, всё мне рассказал, объяснил, что данные к ним приходят регулярно и что потерь в их полку не было…

В нашей деревне все говорят, что я дура, что тебя отпустила в Армию. Война идёт и бабы сыновей своих под подолом держат до последнего. Тут Сашка Ачкас пришёл оттуда, сын Тети Вали, помнишь? Так он мне сказал, что по телевизору не показывают и 20% процентов правды, что вроде бы страшнее всё…

Болит моя душа, сын, но я верю в твое благоразумие, честность и мужественность. Раз ты не побоялся премудростей судьбы – Ты настоящий мужчина… Ведь кто-то же должен защищать нас – баб русских? Если все попрячутся, то кто тогда останется? Ты да Я, да Мы с Тобой?.. Это в корне неправильно, по-моему.

Я молюсь за тебя деве Марии каждую ночь, а по воскресеньям хожу в церковь и ставлю свечу Николаю Чудотворцу, и я чувствую, что меня слышат… где-то ТАМ…

Возвращайся домой, сынок. Я жду тебя. Только не оставайся там на контракт, прошу… Вернись живым и здоровым, ведь времена такие смутные настали – хватит с нас и двух лет этого ада. Я не переживу повторения. У тебя другая жизнь, тебе надо учиться, но, главное – возвращайся домой. Я люблю тебя! Мама…»

«Данные к ним приходят регулярно и потерь в их полку не было…», – подумал Данил. Какая праведная ложь… Интересно, кто это был? Пожал бы руку этому парню…

Тем временем кросс закончился и пришло время произвести выстрел в воздух – у кого затвор был забит песком или грязью выбывали до следующего года. Даник выстрелил – его затвор был чист. Затем была высотная подготовка, где он тоже всё сделал по времени и правильно: надо было спуститься с третьего этажа на тросе, на втором поразить цель из автомата, а на первом закинуть учебную гранату, отцепиться и добежать до исходной позиции.

После учебной стрельбы из разных положений, настал финальный «аккорд» сдачи на «краповый» берет – двенадцатиминутный спарринг с четырьмя свежими инструкторами, по очереди, но без перерыва. Испытание проходило на лесной опушке на траве.

Данила очень устал, но не столько физически, сколько морально: он терпеть не мог людские сборища, терпеть не мог, когда раз за разом надо было что-то делать, показывая по максимуму хорошие результаты. Одним словом, моральное напряжение давало о себе знать и сил оставалось немного.

Первые девять минут боя он отстоял довольно легко, резво отвечая на удары и даже нападая, но, когда инструктор дал сигнал, что пошли последние три минуты, Даня резко устал: руки стали опускаться, поджилки затряслись. «Краповики» не так били, чтобы убить или «вырубить», но даже такие «щадящие» удары после прошедших испытаний, казались увесистыми. Данила дважды падал, но поднимался и шёл в атаку на встречу своей мечте. Эти три минуты показались ему вечностью, он перестал считать секунды, «закрылся» и стал просто терпеть: он чувствовал, как его голова болталась то вверх, то вниз, то вправо, то влево…

Лицо было разбито. Левый глаз совершенно заплыл, а из носа текла кровь ручьем, но всё же Даня смог подловить разбушевавшегося инструктора прямым в челюсть. Этот удар был не сильным, но шёл навстречу, и инструктор отшатнулся, дав Даниле передышку в пару секунд. Но вдруг Данила выпрямился во весь рост, опустил руки и поднял голову к небу. Солнце, пробиваясь сквозь опухшие веки, играло на зрачках, создавая причудливые цвета, будто он смотрел через калейдоскоп. «Дааанииик!..», – услышал Данила голос прямо у себя в голове. Этот чудный женский голос, должно быть, принадлежал ангелу…

В тот же миг какая-то мощная сила вдруг бросила Даньку на землю: это инструктор не пожелал дарить Даниле оставшиеся пять секунд боя и боковым в челюсть «приговорил» бойца «отдохнуть». Даня упал и почувствовал кайф – он наконец-то лёг и мог расслабить свои члены. Темнота спустилась ему на глаза медленно и ему показалось, что она укрыла его, словно одеялом.

Несколько бойцов вынесли Данилу с поля боя, облили его холодной водой и дали понюхать нашатырь – Даня пришёл в себя. Ему помогли снять перчатки и шлем и оставили полежать на зелёной травке. До Данилы донесся голос – какой-то «краповик» с погонами подполковника «пытал» его: