Лицей послушных жен (сборник)
Шрифт:
Лил еще ниже опустила голову. Мне стало жаль ее, и с губ само по себе сорвалось:
– Из-за этого не убивают…
Слава богу, никто не услышал. И судья Рив благополучно вынесла «мадам де Реналь» смертный приговор.
Но все равно в общей сумме число наших баллов не превышало семидесяти. Мы, как всегда, плелись в хвосте. Настроение было испорчено.
Причем во второй раз! Ведь, как бы потом ни продолжался этот день, известие о смерти Тур и наше фиаско вынудили нас идти на ночной отбой, повесив нос.
Конечно, оценки еще можно
А то, что случайно подслушала и сгоряча сообщила всему классу Лил, стало настоящей опухолью, которая начала пускать свои коварные корни по всему организму нашего секстета. Поскольку, несмотря на то что Молчание было одной из наших главных заповедей, мало кто удержался, чтобы хоть шепотом, хоть под страхом самого сурового наказания со стороны руководства не поделиться новостью с другими.
И хотя все старательно молчали, сама атмосфера в ЛПЖ к вечеру изрядно наэлектризовалась.
Любопытство разрывало нас на части. Мы ходили с опущенными глазами, чтобы учителя и воспитатели, а тем более госпожа Директриса не раскрыли преступление подслушивания.
Но, как я уже говорила, им было не до нас.
Мы заметили, что в этот день вместо двух – утреннего и вечернего – в кабинете госпожи Директрисы собирали целых четыре совещания.
На ужин нам дали вишневый пирог, который обычно пекли только по выходным…
Я еле дождалась ночи, чтобы подробнее расспросить Лил об услышанном.
Сначала она молчала, так как уже пожалела о своей несдержанности.
Мы поклялись молчать.
И Лил рассказала следующее.
После завтрака, минуты за две до того, как мы начали строиться в шеренги, чтобы идти в школьное здание, она нестерпимо захотела в туалет и…
– Ну об этом можешь без подробностей! – прервала ее нетерпеливая Рив.
Так вот, захотев в туалет, Лил обнаружила, что наша уборная как раз закрыта на пятиминутную санитарную обработку, и спустилась этажом ниже, туда, где находился кабинет госпожи Директрисы.
Быстро сделав свое дело, Лил, чтобы не нарушать тишину в коридоре, начала прокрадываться вниз и…
– Ты нарочно тянешь время? – еще раз строго прервала ее Рив.
…и тут заметила, что дверь кабинета приоткрыта!
И оттуда доносятся голоса.
Лил испугалась и притаилась в эркере коридора за скульптурой Венеры Милосской, так как не хотела быть пойманной не на своем этаже, да еще у кабинета.
И услышала ужасную историю…
Точнее, обрывки ужасной истории и крики всего преподавательского состава.
Лил поняла: Тур погибла от руки мужа, Алекса.
– Алекса?! Почему? – хором спросили мы.
– Ну… – заколебалась Лил. – Госпожа Директриса говорила слишком тихо, но я услышала, что…
Лил перекрестилась и перепуганными глазами взглянула на нас.
Мы столпились в темноте дортуара возле широкого подоконника: Мия и Ита дрожали то ли от холода, то ли от волнения, Рив уселась по-турецки, Озу и я стояли, опершись локтями на колени Лил (чтобы она часом не сбежала!),
и нетерпеливо ждали ответа.– …услышала страшное: Тур… влюбилась… в другого… В стрита! – на одном дыхании проговорила Лил и чуть не потеряла сознание.
Наше состояние тоже было близко к этому.
– В другого?!
– Стрита?!
– Ты это точно услышала?!
– Вроде бы… Правда, госпожа Директриса сказала что-то про «версию». Она… Она… – Лил напряглась, вспоминая. – Она сказала: «Придерживаемся этой версии!» – и стукнула по столу чем-то тяжелым… Я испугалась и побежала вниз…
Повисла мучительная пауза.
– Как Тур могла? Фу! – наконец сказала Мия.
– Позор… – произнесла Ита.
– Вот вам и Флобер в реальности! – криво усмехнулась Рив.
Лил сбросила со своих колен наши руки, пошла к своей кровати, легла и накрылась с головой одеялом.
Мы тоже молча разбрелись по своим местам.
Но вряд ли хоть кто-то из нас уснул в эту ночь…
Дорогой дневник…
Теперь ты знаешь все.
Надеюсь, ты не сгоришь от стыда, хотя мои щеки еще пылают, как только вспоминаю этот день и эту ночь.
Да, я не уснула. Я думала.
Как такое могло произойти? Как?
В моем воображении все время возникало видение того бала, на котором Тур кружила по залу, как цветок в озере, ландо, в котором она ехала мимо нас, выстроенных рядами, и бросала в толпу цветы. Ее счастливое лицо. Рука Алекса на ее плече.
Как она могла предать это все? И прежде всего наш лицей, доверие учителей, исконные традиции ЛПЖ, в конце концов наши мечты и надежды?! Если она наказана, то это справедливо.
С другой стороны, слащавая до спазмов в желудке мысль не давала мне покоя: «Как можно было влюбиться в чужого, в стрита? откуда она его взяла? неужели это возможно? зачем?!»
А еще взволновал короткий ночной разговор с Лил (наши кровати расположены рядом). Приведу его, как запомнила:
– Я слышала, как ты сказала на «литсуде»: «Из-за ЭТОГО не убивают…» Ты имела в виду Тур или мадам де Реналь? Ты и вправду считаешь, что прелюбодеяние – не смертельное преступление для порядочной жены? – спросила Лил.
– А ты считаешь, что можно убить человека? Такого, как Тур?
– А как же Устав? Если это правда, то она нарушила Устав!
Она отвернулась и – я слышала! – заплакала в подушку.
Этот день прошелся по всем нам, как трещина по пустыне.
Сначала невидимой нитью прорезал ровную поверхность наших дней. Но я кожей чувствовала: эта нить расширится, даст новые трещины и охватит всю гладь паутиной еще более глубоких трещин.
Чтобы этого не произошло, нужно все выяснить. Но у кого узнать, что случилось? Не пойдешь ведь к госпоже Директрисе! Это означало бы донести на Лил.
Следовательно, я решила молчать.
Мы все решили больше не вспоминать об этом случае. Но нитка-трещина осталась…