Личная терапия

Я даже несколько укрупняю масштаб. Я вновь возвращаюсь к тому, о чем мы не так давно беседовали с сэром Энтони. Европейское сознание в принципе депрессивно. Оно подразумевает, что существующий мир заведомо плох и потому требует улучшения. Это – ситуация экзистенциального поражения. Это – вечная неудовлетворенность качеством наличного бытия. Разум здесь используется не для достижения согласия с миром, а для расхождения с ним и критики текущей реальности. С одной стороны это полезно, поскольку заставляет человека находиться в непрерывном развитии, с другой стороны – тяжело, так как порождает ощущение острой несправедливости. Мир, наверное, когда-нибудь будет хорош, но только я этого, к сожалению, не увижу. То есть, в моем теперешнем состоянии нет ничего особенного. Я просто испытываю сейчас то, что обязан испытывать каждый думающий европеец. Депрессия – это наше естественное состояние. Она свидетельствует лишь о том, что начался новый период роста.

Вот примерно так я размышляю некоторое время. То есть, во-первых, я делаю сам себе комплимент, показывая, что мое сегодняшнее отчаяние связано с глубинным смыслом европейской культуры. Это придает ему оттенок благородной возвышенности. А во-вторых, вселенские координаты проблемы несколько ослабляют личную боль. Что значат страдания одного человека, если в том же трагическом положении находится сейчас целая цивилизация?

Помогает это, разумеется, плохо. Депрессия вообще плохо поддается обычной логике. Можно сколько угодно твердить себе, что ничего страшного в действительности не произошло, жизнь продолжается, она вовсе не кончена из-за одного неприятного случая, будет еще множество самых удивительных приключений, и все равно – будто твердая потусторонняя лапа сжимает сердце, в груди – пустота, мозг пропитан ватным, обессиливающим туманом. Никакие логические конструкты на него не действуют. И тем не менее аналитика на этом этапе необходима. Она не столько преодолевает депрессию, что было бы, разумеется, слишком просто, сколько пронизывает ее, делает менее агрессивной. Она потенцирует существующую реальность, разрыхляет почву, чтобы затем проклюнулись слабые росточки надежды.

Далее я перехожу к конкретным действиям. Прежде всего беру аккуратную четвертушку бумаги, приготовленную для заметок – такие четвертушки у меня всегда стоят на столе, мало ли какая мысль вдруг придет в голову – крупными печатными буквами вывожу на нем слово «отчаяние», иду на кухню, кладу листочек в толстую стеклянную пепельницу, которую достаю с полки, поджигаю его и жду, пока он полностью прогорит. Пепел я тщательно размельчаю и смываю водой.

Такой у меня обряд. Я тем самым подвожу черту под определенным этапом жизни. Обряд – это совершенно необходимая часть терапии. Недаром все исторически сложившиеся практики, поддерживающие в человеке витальность: мировые религии, например, или магические шаманские ритуалы древних народов, воплощались именно в эффектной обрядности; чем более театрализованным было разыгрываемое представление, тем большим психогенным воздействием оно обладало. Человеку необходимо обозначить рубеж, который он перешагивает. Необходима граница, отделяющая тусклое прошлое от оптимистического настоящего. Это нечто вроде бытового заклинания духов: все мои несчастья сгорели, теперь я становлюсь совсем другим человеком.

Затем я делаю небольшую зарядку. Это – тоже обряд, показывающий, что у меня началась новая жизнь. Зарядка нужна мне не для того, чтобы укрепить свое физическое состояние, а именно как доказательство перехода через некий важный рубеж. Я делаю пятьдесят глубоких наклонов, пытаясь достать носки тапочек (остающихся тем не менее не достижимыми), сорок раз отжимаюсь от пола и далее, слегка отдохнув, отжимаюсь еще десять раз (пятьдесят – это для меня некое магическое число), а потом, зацепившись пальцами ног за нижнюю планку тахты, пятьдесят раз сгибаюсь и разгибаюсь, сжимая в руках небольшие гантели. Завершается это мучение энергичным душем. Струи воды бьют мне в лицо, в нос, в глаза, в уши, смывая накопившееся за последние дни безразличие. Я отфыркиваюсь, трясу головой, скребу ногтями по коже и вообще демонстрирую сам себе, что я жизнерадостен и как никогда полон сил. Конечно, душ следовало бы принимать контрастный: горячая вода – ледяная – опять горячая. Это встряхивает организм, как впрочем и психику, гораздо сильнее. Но на контрастный душ я все-таки пока не отваживаюсь. Это – потом, где-нибудь, может быть, через неделю. Сейчас мне достаточно и такого, пусть маленького, но очень важного для меня достижения. Не надо – все сразу. Лучше – крохотными шажками, но чтобы каждый день хоть чуть-чуть продвигаться.

Следующий этап тоже чрезвычайно важен. Я отбираю книги для чтения на ближайшие два-три месяца. Дело это не такое простое, как может представляться со стороны, и значение его несколько больше, чем только обеспечить себя приемлемой беллетристикой. Суть здесь заключается в следующем. Человек живет не в реальности, какой бы объективной она, на первый взгляд, ни казалась, он живет в ее отражении, которое создается культурой. Говоря иными словами, человек живет в «тексте», и этот «текст» воспринимается им как «подлинная действительность». Причем, если «текст» полностью или частично не совпадает с реальностью, то в подавляющем большинстве случаев побеждает не реальность, а «текст». Он и создает ту маленькую вселенную, в которой человек обитает. Изменить эту вселенную очень трудно, но переакцентировать ее с негативных переживаний на позитивные, в общем, возможно. Как бы я ни относился к современной российской литературе, но вот классические романы – это нечто совершенно иное. Причем книги я отбираю только по одному-единственному параметру. Ну, помимо того, конечно, чтобы их было просто интересно читать, требуется еще, чтобы в данном произведении повествовалось о преодолении главным героем серьезных жизненных трудностей. Наверное, для кого-то это может выглядеть глупо, но я знаю, что если буду какое-то время читать литературу подобного рода, то во мне постепенно вырастет такая же жажда преодоления, а уже она повлечет за собой и необходимое желание жить.

И, наконец, я перехожу к главному. Все предшествующие мои действия, насколько бы существенными в терапевтическом плане они ни являлись, представляют собой в действительности только подготовительные мероприятия. Они, разумеется, создают – по крайней мере я на это надеюсь, – определенный эмоциональный настрой, но чтобы закрепить данный настрой в сознании, чтобы он не рассеялся, не испарился, чтобы превратился, напротив, в движущую бытийную силу, необходимо дело, в котором эмоции будут овеществлены. Говоря иными словами, мне необходимо занятие, необходима работа, которая сфокусировала бы собой нарождающийся позитив. Работа – это вообще лучшая психотерапевтическая методика, и не случайно все мировые конфессии ставят ее чуть ли не на первое место среди других религиозных обязанностей. «В поте лица своего» – не пустые слова. Это – проверенный многими поколениями способ осмысленного существования.

В общем, я засучиваю рукава и берусь за дело, которым уже давно следовало бы заняться. В течение всей нашей более чем двухлетней работы с Никитой и Авениром, вылившейся впоследствии в проект «ностратических языков», я подбирал различные материалы на эту тему. Частично – выписки из каких-то статей, частично – сами статьи, частично – наброски соображений, когда-то пришедших мне в голову. Большей частью они, разумеется, уже тематически разнесены: что-то – в компьютере, что-то в блокнотах, что-то – просто на листочках бумаги. Но поскольку и знания мои о предмете, и отношение к теме в течение этого времени неоднократно менялись, то менялись и способы записей, и методы их классификации. Мой архив давно уже превратился в такой потрясающий хаос, где не только черт, но и даже бог запросто сломит ногу. Главное там соседствует со второстепенным, случайное – с обязательным, важное – с абсолютно ненужным. Многие торопливые замечания, сделанные на полях, расшифровать уже невозможно. Что я когда-то имел здесь в виду? Непонятно. А если вдруг требуется найти какие-то необходимые ссылки, то приходится буквально часами перелопачивать весь имеющийся материал. И довольно часто бывает так, что я их все-таки не нахожу. Впрочем, это – трагедия современного знания. Сведений стало столько, что освоить их, даже поверхностно, не может никто. Насколько я знаю, американцы уже давно подсчитали, что если исследование стоит менее сорока тысяч долларов, то его проще провести заново, чем разыскивать нужные результаты в океане уже имеющейся информации. Во всяком случае, это будет быстрее.

У меня возникает даже нечто вроде энтузиазма. Я вытаскиваю папки с записями, газетными вырезками, блеклыми ксероксами, распечатками, раскладываю их на тахте, чтобы можно было окинуть материал одним взглядом, включаю компьютер и собираю в несколько окон оглавления имеющихся разделов. Затем я выгребаю из ящиков сколотые бумажки разных форматов и пытаюсь классифицировать их в соответствие с тем, что высвечивается на экране.

Скоро моя комната приобретает вид чудовищной свалки. Везде – на столе, на стульях, на полочках, даже на процессоре, даже на мониторе разложены записи или уже рубрицированные материалы, то поджатые скрепками, то просто наваленные друг на друга. Часть газетных вырезок мне приходится класть прямо на пол, и перемещаться в комнате теперь можно только по двум определенным дорожкам – одна идет к выходу, и вдоль нее я сконцентрировал тему психологического когнитива: создание «личного смысла» и «смысла эпохи» (согласование этих двух трансценденций представляется мне неизбежным), а вдоль другой дорожки, которая оставляет проход к книжным полкам, я сосредоточиваю материал по конкретным терапевтическим практикам: психоанализ, метод нейро-лингвистического программирования, аутотреннинг, магические действия и ритуалы. Причем я тут же цветными фломастерами помечаю их по степени важности и даже рисую стрелки, указывающие возможную связь друг с другом. Эту область исследований я более-менее знаю и потому могу сразу же выстроить в ней соответствующую иерархию. Отдельным «гнездом», которое занимает у меня почти весь подоконник, я выкладываю записи Авенира по тем или иным аспектам проблемы. У Авенира довольно странная манера работать. Он почти никогда не доводит спонтанно высказанную им тезу до готовой статьи; считает, что нет смысла возиться с тем, что и так очевидно; лучше потратить время на то, чтобы сформулировать нечто новое. Способ думания, разумеется, эффективный, однако здесь возникают, конечно, и определенные трудности. То, что очевидно самому Авениру, далеко не так очевидно всем остальным. Они же не проходили с ним этап за этапом. И зачастую нам, то есть Никите и мне, приходится создавать специальные «скрепы», которые связывают авенировские тезы с реальностью. Иногда мы сразу же делаем это, стараемся не откладывать, а иногда забываем, нет времени, каждому хватает своих обязанностей, и тогда связки, в первый момент действительно вполне очевидные, понемногу выветриваются и образуют загадочные пустоты. Уже не восстановить ход рассуждений. И это жаль, потому что Авенир, как правило, говорит только по делу. Случайных высказываний у него практически не бывает. Вот и теперь я натыкаюсь на совершенно непонятные записи. Например: «Сценирование есть драматизация текущей реальности». Что здесь когда-то нами подразумевалось? Создание «виртуальных сюжетов», которые пациент воспринимает в качестве руководства к действию? Или же речь идет о формировании личного «туннеля реальности»? С тем чтобы этот «туннель» был способен пробить барьер кризиса и чтобы именно сквозь него пошла бы в дальнейшем вся динамика трансцендирования? Впрочем, это в определенном смысле одно и то же. Авенир требует у меня столько же сил, сколько все остальные авторы вместе взятые.

Правда, тут мне помогает одно обстоятельство. Благодаря идее «конвейера», у меня теперь есть сюжет книги, четко структурированной в последовательные, связанные между собой разделы. Это задает логику распределения материала, и я группирую его сейчас именно по такому принципу.

И все равно, работы – воз и маленькая тележка. Каждую статью, выписку, отрывок, собственную заметку надо еще прочесть, вникнуть в смысл, сообразить, чему это соответствует лучше всего. Это не всегда удается с первого взгляда, и я по несколько раз перекладываю один и тот же материал, прежде чем понимаю, что вот теперь он на месте. Кроме того, в большинстве случаев вовсе не обязательно хранить данный материал полностью. Иногда от него достаточно оставить только страницу, абзац, строчку, может быть – два-три слова, передающих самую суть. Тогда я набираю эту страницу или абзац на компьютере, заношу в соответствующий раздел и строго аттрибутирую. То есть, указываю название, фамилию автора, год издания, если требуется – номера страниц, и все другие необходимые данные. Это, пожалуй, самая муторная часть работы: аккуратно, по много раз проверяя, набирать, в основном на английском, разные технические подробности. Однако я заставляю себя это делать. Если сразу же, как полагается, по всем правилам, не зафиксировать их, трудностей потом будет гораздо больше. Я уже неоднократно попадал в ситуации, когда надо по ходу дела сослаться на то или иное «базовое» высказывание, просто нельзя без этого, смысловой пробел, а откуда оно взялось, не имеешь ни малейшего представления. А если даже случайно и помнишь автора, которому оно вроде бы принадлежит, то просматривать книгу в шестьсот страниц, чтобы проверить, труд совершенно немыслимый. Тем более, что терпения у меня на это, как правило не хватает. Нет уж, действительно, лучше сразу сделать все как положено. Десять минут, потраченные сейчас, сэкономят в дальнейшем два или три часа. Это уж точно. Усвоено на собственном опыте.

Так продолжается следующие четыре дня. Я читаю материалы, вникаю в суть, классифицирую их, сокращаю, аттрибутирую. Работа захватывает меня целиком. Просыпаюсь я без четверти семь, быстро пью кофе и сразу же принимаюсь за дело. Причем, это – не чисто механические операции, как может представиться человеку непосвященному. Даже в тех материалах, которые я, казалось бы, отлично знаю, то и дело обнаруживается нечто новое. Я обнаруживаю, например, что депрессия – явление не только индивидуальное, но и в известной мере статистически устойчивое. Диагностируется она, как правило, по количеству самоубийств (данный показатель считается в социологии наиболее репрезентативным), и если распределить имеющиеся наблюдения в широтно-долготном диапазоне, то выясняется, что в определенных регионах страны при тех же возрастных, социальных, профессиональных и иных характеристиках населения есть статистически значимая разница в количестве суицидов: на юго-востоке их всегда значительно меньше, чем на северо-западе. Автор не приводит никакого объяснения этого факта. Однако мне лично кажется, что здесь – та же самая разница цивилизационных менталитетов. Восточные цивилизация пытаются гармонизировать человека с миром, рождая некую целостность, в то время, как западные цивилизации, европейская и американская, все время выводят человека за пределы гармонии. Это как раз и есть оборотная сторона прогресса. А дисгармоничность человека и мира, которая все усиливается, неприемлемость сущего, вечная недостижимость «состояния счастья» – в западной культуре оно подменяется удовлетворенностью – как раз и порождает депрессию. Мне приходит в голову, что любопытно было бы совместить восточную мистику и западную регламентированность, культ традиции, то есть опору на прошлое, и непрерывное обновление текущей реальности. Правда, пока непонятно, как именно это можно сделать, но во всяком случае я фиксирую данную смысловую тезу на будущее.

Я также нахожу в папках сразу несколько материалов, где говорится о том, что современная школа утратила одну из своих важнейших функций. Она перестала социализировать ученика. Задача школы ведь не просто воспроизведение в следующем поколении неких фундаментальных знаний, но и «вписывание» подростка в то общество, где ему предстоит дальше существовать. Так вот авторы этих материалов считают, что с развитием новых средств массовой коммуникации данная функция школы вообще отмирает. Радио, телевидение, бумажная пресса, реклама теперь социализируют человека гораздо быстрее, чем школа. В результате подросток взрослеет с опережением на несколько лет, и именно это является двигателем нынешней акселерации. На мой взгляд, чрезвычайно интересное замечание. Оно хорошо согласуется с теорией Авенира о «биологическом механизме» депрессии. Тут прямо-таки напрашиваются всякие любопытные параллели, и я отчеркиваю этот материал, чтобы обязательно обсудить его позже.