Лицо смерти

– Думаю, что Лоренс стал меняться после смерти одного из пациентов. Молодой мужчина шёл на поправку, а потом понадобилась срочная операция, которую он не пережил. Это как будто сломало Лоренса. Он приходил домой не в настроении, всё чаще озлобленный и даже в ярости. Критиковал всё, что я делала, будь то по дому или по работе. С ним стало невозможно разговаривать без крика. Детям тоже доставалось, – Джулия машинально натянула рукава на кулаки, – но до рукоприкладства он не доходил. Мартина и Лору он никогда пальцем не трогал…

– В отличие от вас.

По щеке Джулии стекла одинокая слеза, оставив мокрую дорожку.

– Первый раз это случилось, когда пациент снова умер у него на операционном столе. Всем хирургам приходится несладко, смерть – обычное дело, когда борешься с ней каждый день. Но вторая гибель пациента за такой короткий срок была непосильной ношей для Лоренса, ведь десять лет никто не погибал во время его операций. В тот день он пришёл домой пьяный, не знаю, где успел добраться до такого состояния после смены. Дети уже легли, а я названивала ему, потому что он не брал трубку. Будь это в любой другой день, я бы так не беспокоилась – быть женой врача, значит быть готовой к его постоянному отсутствию, опозданиям на ужин и двухдневным сменам. Но в тот день его ассистентка сама набрала мне после операции и рассказала о трагедии. По её словам, Лоренс выглядел разбитым, бледным и слегка сумасшедшим. Вот я и пыталась дозвониться до него, чтобы поддержать и остановить, если он решится на какую-нибудь глупость.

Джулия перевела дух, глотнула воды, которую я заранее приготовила для неё на столике, и продолжила вспоминать самый худший день её жизни.

– Он ворвался в дом, когда я оставляла ему тринадцатое сообщение. Сходу начал кричать и переворачивать стулья, не слушая мои просьбы остановиться и не будить детей. Он толкнул меня на пол и принялся бить ногой по рёбрам…

Удары чёткими картинками мелькали в моём сознании, переключаясь как кадры беззвучного фильма.

– Он колотил и по лицу, и по телу.

Сама не помню, в какой момент затаила дыхание и схватилась за подлокотник кресла, чтобы справиться со своими эмоциями.

– В тот день он отработал меня, как боксёрскую грушу, и в пьяном угаре отправился спать. Я молила Бога, чтобы дети ничего не услышали и не вышли на шум из своих комнат. Отец, который колотит их мать – не самый лучший пример воспитания. Он так и оставил меня лежать в гостиной, истекая кровью.

– И вы не обратились в полицию? Или в скорую?

– Он был моим мужем, – как будто в оправдание произнесла Джулия, – мужчиной, которого я любила, без которого не могла жить. Первой мыслью было защитить детей и его самого. От себя, от полиции. Я начала оправдывать его в ту самую минуту, когда боль в рёбрах начала стихать и когда на следующее утро он встал передо мной на колени и просил прощения так, будто я смысл его жизни.

– И вы простили его?

Боль на лице женщины сменилась чем-то другим – ухмылкой с привкусом осуждения. Она заглянула в глубину моей души, будто мы поменялись с ней местами и жертвой стала я.

– У вас есть любимый человек, мисс Андервуд?

– Да.

– Если вы испытываете настоящее сильное чувство по отношению к нему, вы поймёте меня. Это желание быть с человеком каждую минуту жизни невзирая на его ошибки.

– Избиение женщины едва ли можно назвать обычной ошибкой…

Меня немного задел её самоуверенный тон. В конце концов, я хотела лишь помочь и не обвиняла её ни в чём, а она воспринимала мои слова в штыки.

– В тот первый раз это была обычная ошибка. Лоренс был сломлен, растерян и искал кого-то…

– На ком можно выместить злость, – закончила я, заметив, как нелегко Джулии договорить.

– Именно. Я простила его, потому что так поступает любящая жена.

Моё несогласие с мнением клиентки зародилось внутри словно буря в сезон торнадо – быстро и вполне предсказуемо. Роль женщины в семье не включает в себя перевоплощение в грушу для битья всякий раз, как муж пребывает в плохом настроении, недоволен своей жизнью или убивает пациента на операционном столе. Но моё несогласие могло разорвать тот контакт, который наладился за первый сеанс общения с Джулией, поэтому оно осталось клокотать глубоко внутри.

– Несколько недель он был словно шёлковый. Впервые за долгое время приносил мне цветы, приглашал на свидание, проводил время с детьми, даже если уставал в больнице. Я думала, что проблема рассеялась сама собой – семья была счастлива как никогда.

– А как дети отреагировали на побои?

Джулия вновь натянула одежду на участки тела, на которых, по всей видимости, чаще всего мелькали синяки.

– Конечно, я утаила этот инцидент от них. Моё лицо напоминало перезрелую сливу, на боку красовался кровоподтёк величиной с футбольный мяч, я хромала на правую ногу. Детям я сказала, что упала с лестницы ночью, когда спускалась встретить отца. Мне не хотелось впутывать их в это, тем более, если я сама решила простить мужа.

Я сделала несколько пометок в записной книжке. Мы за сегодня далеко продвинулись. Перед сеансом у меня были кое-какие опасения о том, что Джулия слишком напугана, как ягнёнок, и не сможет открыться раньше третьего посещения. Но боль прошлого вытекала из неё, как вода. И чем больше она говорила, тем яснее становилось её лицо, тем меньше тряслись её руки.

– С тех пор у вас с Лоренсом всё наладилось? – Спросила я, заранее зная ответ.

– С тех пор в нашей семье начался период так называемого штиля. – Ответила Джулия, опуская глаза на запястья, на которых остались отдалённый воспоминания о побоях в виде жёлтых синяков. – Несколько недель я верила, что он больше пальцем меня не тронет.

– Но всё повторилось?

– Через два месяца он потерял ещё одну пациентку. И сломал мне руку.

Полтора часа с жертвой домашнего насилия слегка выбили меня из колеи. Следующий пациент был назначен на десять тридцать, поэтому было время прийти в себя. Кристина пыталась расспросить меня о новой клиентке, чтобы удовлетворить своё женское любопытство, но заметив моё настроение, тактично оставила наедине с моими записями и мыслями.

Это был первый случай домашнего насилия в моей психиатрической практике, но несомненно один из самых сложных. Женщины с подобными историями редко приходят за помощью, потому что не хотят раскрывать свои карты, пусть даже вытянули самую неудачную комбинацию. Они боятся. Остаться в одиночестве, сменить условия жизни, потерять тот фундамент, на котором выстраивали свой быт по кирпичику. И зачастую боятся этого даже больше, чем быть вновь избитыми «любимым человеком».

После ухода Джулии я откинулась на спинку кресла и попыталась придумать, что сама бы делала в такой ситуации. Я безумно любила Джоша. От этого чувства меня разрывало изнутри, но, если бы он хотя бы однажды прикоснулся ко мне, я бы ушла. Будь у нас ребёнок, два, целый детский сад, мохнатая собака и кредит за дом на двоих, я бы ушла. Без мыслей, что это будет неудобно, неприятно, непривычно. Любимых людей не избивают до беспамятства, не ломают им руки и рёбра, даже если день не задался, даже если по их вине умер человек. Я бы ушла, хотя была уверена, что мой Джош никогда бы так не поступил.

Только проблема в том, что все мы так думаем поначалу.

Сейчас

Спустя неделю после того, как Джерри оставил меня в Дафни и скрылся за поворотом, я постепенно начинала привыкать к жизни на новом месте, под новым именем.

У меня появился любимый маршрут в продуктовый магазин и для пробежки, который проходил по соседним улочкам и выводил меня к тёплому заливу. Каждое утро я проверяла периметр и выбегала к воде, чтобы надышаться южным воздухом, который бодрил лучше свежесваренного кофе. Это было единственное время, когда я оставляла пистолет в шкатулке у двери, но не чувствовала себя беззащитной – бег придавал сил моему телу и мыслям.