Лицо удачи

«Опять начинается, – напряглась Александрина. – Почему эта жрица служит медицине? Училка же типичная».

– Хватит нагнетать, – призвала она. И вдруг неожиданно для себя ляпнула: – Ты почему-то забыла, что на другом конце спектра те, кто отдает все. Аскеты. Монахи.

– Они не на другом конце, они отдельно. Потому что отдать все можно раз в жизни. А отбирать – постоянно.

– Акт и процесс, – пробормотала обладательница университетского диплома. И опомнилась: – Не уводи в сторону, иначе мы никогда из дома не выберемся. Сдаюсь. Я с тобой не буду разговаривать сама. Вдруг твоя депрессуха заразна.

– Боишься инфекции, занимайся профилактикой. Чаще дыши свежим воздухом, больше ходи пешком…

Девушки посмотрели друг на друга и расхохотались.

А через десять минут импульсивная Александрина криком кричала уже в прихожей:

– Это невыносимо! Ты правда хочешь вывалить на Садовую в нейлоновых дутиках и куртке из интернет-магазина? Будто на окраине с собакой в лесополосу намылилась.

– Я здесь живу. Внизу распрекрасный снег уже превратился в грязные лужи. Сверху валит, как одержимый. А куртка с капюшоном, непромокаемая, – меланхолично отбивалась Катя. – Из тебя собака никакая, твоя правда. Ни одно животное не бродит в таком виде – шпильки длиной десять сантиметров, юбка – двадцать. Приехала снимать мужиков и, если никто не клюнет, успеешь в метро до часу?

– Высотой, моралистка чертова.

– Что высотой?

– Каблук, блин! Каблук высотой, юбка длиной! И не надо пошлых намеков. Я тоже живу здесь, в сердце нашей необъятной родины. И у меня, шикарной, попросту нет синтетических лаптей и непромокаемой куртки. Есть длинное пальто, его я надену. И возьму зонт. Зонт, а не капюшон – признак цивилизации. Когда ты усвоишь, наконец? В этом сезоне у меня гвоздевые вещи – юбка и сапоги. Они отпадные, таких ни у кого нет. Поэтому весь гардероб скромненько обрамляет главное.

– Александрина, твой отпад из сэкондхенда.

– И что? Вещи были с бирками, их никто не носил. Винтаж.

– Слушай, жертва маркетинга, можно назвать тряпки, которые не распродались еще двадцать лет назад, всякими словами. Винтаж. Или лежалый товар. – Катя вдруг сообразила, что говорит не то, не так. Откуда у соседки деньги на брендовое новье? Закруглилась: – Извини, я действительно не сильна в моде. Итак, наша легенда: мы обе здесь живем, поужинали и вышли проветриться перед сном.

– Э, нет. Ты поужинала дома жареной картошкой и соленым огурцом. А я – в ресторанчике в Спиридоньевском – ризотто. Встретились на углу и решили пройтись вместе, – мстительно поправила Александрина.

– Только не забудь, мы так далеки друг от друга, что разговаривать нам не о чем, – хихикнула Трифонова.

– Наговорились уже. Идем, наконец.

На улице девушки вдохнули запах мокрого снега, и обе поняли, что напрасно тратили время на болтовню. Город этой ночью умиротворял любых спорщиц тем, что просто был таким, каким был.

3

Александрина была человеком слова. Спросила, когда вышли из перехода: «По Козихе?» И больше ни звука не произнесла. Шагала рядом с каким-то мечтательно-презрительным лицом и размышляла о своем. «Стильная она, – думала Катя. – Горожанка до мозга костей. На весну раздобудет себе в неведомых подвальчиках другой гвоздь гардероба и так же спокойно и независимо почешет хоть по Лондону, хоть по Парижу, хоть по Нью-Йорку. Надо же, нет в Москве девчонок из спальных районов. Центр принадлежит каждой, и каждая ему внутренне соответствует. Не комплексует, не пыжится, не наряжается специально. Если наряжена и морда топором, значит, приезжая».

Катя вздохнула и скосила глаза на попутчицу. Александрина пребывала в себе, и ей там явно было хорошо. Трифонова поймала себя на том, что вообще не знает, как очутилась ночью в Большом Козихинском вместе с Александриной. То есть знает, конечно, но от этого происходящее не становится реальнее. Полгода они вместе снимают квартиру. Всего-то шесть месяцев. Но, с одной стороны, кажется, что всегда так жили. С другой, откуда взялась эта девица, зачем? Не понятно.

В позапрошлом сентябре, когда Катю Трифонову чуть не задушил любимый мальчик, а потом удрал, она терзалась одну-единственную ночь. Мерещилось, что тумбочка, которой она загородила входную дверь, сама собой отъезжает в сторону. Баррикада из стульев, воздвигнутая под запертой дверью в комнату хозяйки, крупно трясется. Разложенные по подоконникам ложки, этакая сигнализация на случай входа злодея через какое-нибудь окно, валятся, но почему-то не гремят об истертый паркет, а беззвучно укладываются на него в рядок. И толпы невидимых убийц хаотично движутся по квартире и ждут, когда теряющая рассудок медсестра смежит распухшие веки. Даже в ночь смерти Андрея Валерьяновича Голубева ей удалось заснуть. Дух мертвого любовника не тревожил Катю. А дух живого таился по всем углам и в любую секунду мог нацепить на себя подлое тело и добить ее, бедняжку.

Но настало утро, мебель и столовые приборы оказались на своих местах и вели себя как им подобало. Мелкая шавка Журавлик, которого Катя, озираясь и стуча зубами, выволокла во двор, носился по нему кругами беспрепятственно. Соседи в подъезде вежливо здоровались. Люди по дороге на работу не угрожали ножами и пистолетами. Хирургическая бригада в клинике оперировала ювелирно, и через пять часов врач, сдирая маску, привычно улыбнулся: «Спасибо, коллеги, отработали безупречно». Путь домой показался только чуть-чуть длиннее, чем обычно. И опасностей на нем не встретилось.

Трифонова, радуясь, что добралась живой и невредимой, покормила Журавлика, на дрожащих ногах обвела его вокруг трех мощных тополей в центре двора. Неслух ухитрился испачкать лапу в какой-то вонючей маслянистой лужице. На пороге квартиры он вывернулся из ошейника и бросился спасаться под шкаф. Катя ринулась за ним, кое-как извлекла из убежища и потащила в ванную мыться. А потом рухнула на диван и потеряла сознание. Назвать это мгновенное полное отключение сном было немыслимо. Но через семь часов Катя не очнулась, а именно проснулась. Отчаянно взглянула на часы. Три. Господи, на работу не пошла… Как объясняться?.. Уволят – и правильно сделают. И тут краем глаза страдалица заметила, что в доме горит свет, а на улице темно. До нее трудно доходило, что сейчас ночь.

Катя пошла в кухню, выпила две чашки сырой холодной воды. Все окна в квартире были приоткрыты, дверь захлопнута, но не заперта. И ничего. И никого. Только она и перепуганная собачонка, которая на радостях лизала ей то руки, то ноги. Так и не начав соображать, Катя завела будильник, достала одеяло и улеглась на то место, с которого недавно вскочила.

Утром она пробудилась по звонку. Первый раз в жизни в ней клокотало горячечное веселье. Даже беспокоилась, вдруг умом тронулась? И потом еще целую неделю Катя ликовала без устали, хотя говорят, что сильные положительные эмоции выматывают не меньше, чем отрицательные. Да, она испытала страх, боль, унижение и ничем, никак не передаваемое чувство обреченности, беспросветного, бездыханного конца. Жутчайшее осознание: все всегда получалось глупо, стыдно, зря. Неправильны и отвратительны были каждый вдох и выдох, жест, движение, слово, мысль. Ничего нельзя исправить, нужно начинать заново, совсем по-другому. И не начнешь, проклятые чужие руки на шее не дадут. Но ведь вырвалась, осталась жива. Заплатила полную, честную цену за грандиозный, единицам во все времена дающийся шанс забрать из тайника клад. А как иначе? Неужели остались на свете дураки, которые ждут бесплатного чуда?

Не случись превращения молодого нежного любовника в жестокого бандита, Катя никогда не узнала бы, что Андрей Валерьянович Голубев спрятал нечто интересное в доме какого-то Антона Каменщикова. Что само это имя – пароль. Какой бы адрес под ним не значился, в квартире хранились деньги. Катя почему-то была уверена, что в вентиляционной шахте на прочном крюке висит узкий и очень длинный брезентовый мешок, набитый долларами, евро, рублями. Нет, пусть вместо рублей будут английские фунты или швейцарские франки.