Лицом на ветер

— Дикс говорит так, я учился многому у него.

— Дикс уже больше ваш, чем наш, он уже не свен. — Опять покачала головой, налила молока в две глиняные кружки.

— У него мать свенка, а отец — римлянин, он женился на ней и отслужил положенные двадцать пять лет. Дикс родился незаконнорожденным, а мать его сейчас уже гражданка…

— Такое бывает? — Она ломала душистый свежий хлеб на большие куски. — И он не испугался жениться на свенке?

— Да многие не боятся!

— А вы? Вы бы испугались?

Он помолчал, наблюдая за её руками.

— Не знаю, на что ты намекаешь, но я уже женат.

— Ни на что, просто интересно.

Она разрезала сыр маленьким ножом на тонкие пластики, а римлянин уже жевал хлеб, запивая его холодным молоком.

— Если бы влюбился, то, может быть, и женился бы.

— Влюбился? — она переспросила, улыбаясь.

— Если бы, конечно, уже не был женат. Что, ты думаешь, я слабее отца Дикса? И я не решился бы на такой брак?

— Да нет, я так не думаю. Вы же женаты, у вас есть ребёнок, что говорить об этом… — Она пожала плечами. — Вообще-то, очень мало союзов заключается по любви. У свенов я такого не встречала, по крайней мере, у нас в деревне… Мама моя говорила, что отца любила, но… — Она как-то хмуро улыбнулась и продолжила:- О браке договариваются родители, сами выбирают достойную партию, собирают приданое…

— Представь себе, у нас это происходит примерно так же. Один в один.

— Значит, ваша жена… — Он недовольно перебил её:

— Что тебе далась моя жена?

Она снова пожала плечами и продолжила:

— Просто мне интересно, любили ли вы когда-нибудь по-настоящему? Что это такое? И как это, быть рядом с любимым человеком?

— Тебе это зачем?

— Наверное, родители Дикса любили друг друга, раз его отца не остановило, что она — германка.

— Вот у Дикса сама и спроси. Только вряд ли слишком уж любили, он её притащил с какого-то посёлка и поколачивал, да и сейчас, наверное, бьёт. Не думаю, что от великой любви. — Усмехнулся.

Рианн отхлебнула молока, пряча досаду.

— У вас что, в Риме принято мужчинам бить женщин? Это что, правильно?

— А у вас — нет?

— У нас уважительно относятся к женщинам, женщина может даже сама потребовать развода и уйти со своим приданым, правда, это бывает редко. Семьи у нас крепкие. У меня, по крайней мере, отец никогда не бил мать, я такого не видела…

— Может, ты просто не видела?

— Нет, я бы знала.

Он помолчал и заговорил первым:

— У нас женщины тоже могут развестись, но часто это по инициативе мужа, а не жены. Так что… — Тоже пожал плечами, давая понять, что и так всё ясно.

— И всё равно, бить женщину — это не геройство.

— А кто говорит, что это геройство?

— Женщина слабее и не может за себя постоять…

— Женщина должна подчиняться мужчине, отцу, мужу, брату, сыну, если нет отца или мужа. Если женщина не слушает, что ей говорят, или делает по-своему, в этом нет ничего хорошего…

— Поэтому её можно ударить? — теперь уже она сама перебила его, хотя и знала, как он этого не любит.

— Конечно.

Рианн чуть поджала губы, чувствуя боль в распухшей губе.

— Значит, если бы я что-то делала не так, вы бы меня постоянно били?

Он глядел ей в лицо исподлобья долгим взглядом.

— Я не пойму, чего ты хочешь? Речь вообще не о тебе, а о свободных женщинах Рима, тебя это не касается. Ты — рабыня, моя рабыня, о тебе особый разговор. Ты получаешь от меня иногда. Может быть, могла бы получать и больше, и чаще. — Голос его выдавал его раздражение, и Рианн молча слушала, не сводя взгляда. — Когда ты сбежала, я мог бы отходить тебя до полусмерти, но я же не стал. Когда ты начала спорить со мной в крепости при моих подчинённых, я дал тебе пощёчину, заслуженную пощёчину. Когда ты подняла на меня руку, я отхлестал тебя ремнём, тоже, между прочим, заслуженно. Тебе не нравится, как я с тобой обращаюсь? Так? — Рианн продолжала упрямо смотреть ему в лицо через стол и молчала, слушая его торопливые слова. — Может, тебе ещё не нравится, что я трахаю тебя, когда этого захочу? Так, да? Так пойди, — дёрнул головой в сторону двери за спиной, — пожалуйся кому-нибудь… Может быть, тебе станет легче! Найди судью, скажи, что моя рабыня, так тебе ещё добавят розог за жалобу на хозяина.

Рианн сухо сглотнула и опустила голову. Они помолчали, а потом она шепнула чуть слышно, и вопрос её прозвучал наивно:

— Вообще-то, я просто хотела узнать, что чувствуешь, когда любишь? Любили ли вы когда-нибудь? И всё…

Марк усмехнулся, но ответил:

— И что это тебе даст? Ну, скажу я тебе, что был влюблён в пятнадцать лет в свою соседку, что это тебе даст? Ничего! Правда? — Поднялся из-за стола, ушёл.

Рианн продолжала сидеть, опустив голову. Шепнула сама себе:

— Правда. Что это мне даст? Ничего.

Она за свою жизнь вообще ни в кого не влюблялась. В посёлке все парни косились на неё как на порченую, жизнь вокруг была, конечно, не позавидуешь. Где уж тут было влюбляться? Хотя до случившегося за ней бегал один парень из местных, ухаживал, но Рианн не испытывала к нему чувств. А потом матери не стало, не с кем было даже поговорить по душам, что уж там мечтать о любви, до неё ли было?

Рианн вздохнула. Ну и плевать. Сейчас разве что-то изменилось у неё? Стало только хуже.

* * * * *

Часть 12

Рианн сидела за работой, как обычно, был ещё день только-только после обеда, когда в распахнутую дверь вдруг ввалилось сразу несколько человек и все в форме.

— Куда его? — спросил кто-то.

— Давай сюда…

Среди всех Рианн узнала Дикса, стояла в стороне, нахмуренная и растерявшаяся от происходящего. Что случилось? Четверо легионеров прошли вперёд, они несли на плаще кого-то, аккуратно положили на ложе у стены. От страха Рианн боялась шевельнуться, боялась верить тому, что видела.

Нет! Не может быть! Это не он… не он…

Зашёл человек не в форме, среднего возраста, с седыми редкими волосами, с серебристой щетиной на впалых щеках. Начал давать указания:

— Разденьте его… Мне нужна вода… лучше тёплая, побольше тёплой воды…

Дикс перевёл Рианн его слова, но девушка не шелохнулась, так и стояла неподвижно, смотрела изумлённо большими глазами.

— Рианн! — Дикс повысил голос. — Шевелись!

Она ушла на кухню, вернулась с тазом с водой. А легионеры уже снимали с центуриона форму, окровавленную кирасу, пояса, кто-то парой взмахов разрезал тунику кинжалом сверху вниз. От вида крови тошнота так неожиданно подкатила к горлу, что Рианн бросилась из комнаты вниз по лестнице до первого этажа в уборную. Её рвало мучительно и горько. Слёзы навернулись на глаза. Сколько крови… Как много крови…

Он умрёт. Он не выдержит это всё. Она хорошо помнила то, что смогла рассмотреть: окровавленную грудь и залитый кровью живот центуриона. С таким не выжить. Вот сейчас она вернётся наверх, а Дикс скажет ей, что он уже умер. И она останется одна… Как она будет жить? Что будет делать? О, боги, о, Донар, за что?

Она стирала выступившие слёзы, а сама медленно нехотя поднималась по лестнице наверх. Легионеры топтались в распахнутых дверях и на лестнице, молча расступились, пропуская свенку в комнату. Врач возился с раненым, один из молодых легионеров помогал ему. Дикс стоял рядом, заметив Рианн, взял свенку под локоть и отвёл на кухню.