Лицом на ветер
Шрифт:
— Да к Тору вас в пасть!
Центурион расхохотался, уже забыв о жене, обо всех подозрениях. Свенка ругалась на него. В другой раз он ударил бы её по губам, но сейчас не стал. Так и смотрел на неё с улыбкой, пока она возилась с его сбруей. На девичьей шее были видны следы его пальцев, оставшиеся от того, когда он душил её, да, приходилось применять силу и причинять боль, когда брал её, иначе сломить бы её не удалось. Сама она бы не далась, пришлось так, хотя силу в таких случаях он применять не любил. Женщина всегда остаётся женщиной, кто бы она ни была, свенка ли, римлянка, какая разница? Всего можно добиться лаской, только не в случае с этой…
Когда свенка
— Не надо, господин, пожалуйста…
— Только поцелуй…
— Нет, умоляю… Не надо…
Он отпустил её, и свенка тут же ушла в сторону. Глядя на неё, Марк снял через голову кожаную кирасу, пояса с перевязями, всё это бросал на лавку у стены. А глаза рассматривали рабыню, улавливали её движения, черты лица, переживаемые эмоции. Как же она, наверное, ненавидит его, римлянина, жестокого господина, хозяина. А он ещё не видел её без одежды! Какая у неё грудь? Спина? Живот? Проклятье! Почувствовал, как при мыслях об этом снова начал наливаться тяжестью низ живота. Он снова хочет эту девчонку, и что ему было не купить себе раба? Жил же эти годы с Вилом, старый, послушный раб, ну подумаешь, приходилось пользоваться проститутками, так хоть дома отдыхал от всего этого. А сейчас так и тут покоя нет, так и хочется пуститься во все тяжкие, и брать её снова и снова, сламывать её, заставлять подчиняться.
Центурион отвернулся, сухо сглатывая. На сколько его хватит, только день, и пусть он свободный, но мало ли что. До вечера не продержаться. Надо просто не думать о ней. А как не думать, когда она вот она, рядом.
— Я соберу на стол…
Ушла. Марк снял тяжёлые, подбитые бронзовыми гвоздями сапоги, переобулся в лёгкие сандалии, надел чистую тунику, рабыня вчера заботливо отстирала и заштопала её. Прошёл на кухню, маленький уголок с жаровней. Сел завтракать. Большого разнообразия не было, всё, что осталось с ужина: холодная каша, маслины, сыр, разбавленное вино. Надо будет дать ей денег на продукты, пусть сходит на рынок.
Рабыня крутилась рядом, раздувала угли в жаровне.
— Ты будешь завтракать?
— Я не хочу…
— Ты уже ела?
— До вашего прихода…
— Тогда просто посиди со мной, выпей вина, вы же, германцы, любите наше вино. Вы всё время покупаете его.
— Я не хочу…
— Сядь со мной! — На этот раз он приказал, и Рианн подчинилась, села напротив него за стол, сложила руки на колене, глянула снизу исподлобья. За это время, пока боролась с ним на кровати, волосы её растрепались, и она чувствовала, как они касаются лица, шеи, как колышутся от дыхания у щёк.
Всё тело болело. Болела спина, живот, болели мышцы ног, болела шея, и, видно, там будут теперь синяки от его рук, его пальцев, которыми он душил её. Болело между ног, где тоже побывали его пальцы… Злобный урод. Она стиснула зубы, переживая прошлую боль.
— Откуда вы знаете наш язык? — спросила первой через плотно сомкнутые зубы. Римлянин помолчал, глядя ей в лицо, отпил глоток вина из бронзового кубка.
— Я уже несколько лет здесь, у меня есть сослуживцы из ваших, и вообще у меня хорошая память на языки. Да и знаю я только разговорную речь… — Пожал плечами.
Она рассматривала его лицо. Обычно Рианн старалась избегать прямых взглядов, все эти два дня, пока она тут, свенка вообще старалась не глядеть ему в лицо. Но сейчас, сейчас он стал её любовником, её первым мужчиной, он лапал её везде, где хотел, и сейчас она прямо глядела на него.
Он не был похож на свенов,
голубоглазых и светловолосых, с длинными свободными волосами, мужчины у них обычно носили усы и бороды, и глядели грозно, наравных. Этот же был прямой противоположностью. Не очень высокий, он не создавал впечатления грозной силы, но, на самом деле, и Рианн в этом убедилась, сила в нём была, и ещё какая. Волосы короткостриженные, тёмные, чёрные почти, и лицо смуглое, загорелое, и глаза тёмные, чёрные, даже зрачков не видно. Это не человек, это злой демон, таким только детей пугать. Головёшка. Как земля носит? Место ему только в преисподней.Рианн опустила взгляд на его руку на кубке, стала рассматривать пальцы. Этими пальцами он… он… Он делал ей больно, он душил её… Он лапал её даже там… А посмотришь, и ладони-то небольшие, и откуда эта сила? На среднем пальце серебряное кольцо с гравировкой. Будь ты проклят! Ненавистный…
— Вина? — Он подтолкнул в её сторону свой кубок.
Рианн подняла взгляд и посмотрела ему в глаза через бровь. Он наблюдал за ней и видел, куда она смотрит. Она промолчала, и центурион продолжил:
— Нравится моё кольцо? Вы, германцы, любите всякие побрякушки, коней своих украшаете, женщин, да и мужчины, как статуи в храме… — Она закусила нижнюю губу, заставляя себя молчать. — А сами живёте в лачугах, у нас лошади в гарнизоне лучше живут…
Рианн не смогла промолчать:
— А вы для чего носите, не для украшения?
— Это — подарок, мне жена подарила.
— Жена? — Она улыбнулась, повела бровью удивлённо, так он ещё и женат, оказывается, ничего себе. — И где она, ваша жена?
— В Риме, воспитывает моего сына.
— Ну-ну, вашего… — повторила она, и Марк почувствовал, как сузились глаза от переживаемой внутри ярости. Да как она смеет? Вспомнились свои же собственные подозрения, а рабыня продолжила:- Вы здесь уже несколько лет, а она там одна, без вас… и совсем не скучает в вашем роскошном доме, совсем не в лачуге…
И это была последняя капля. Он резко поднялся, одним махом сгребая всё со стола, и схватил свенку за рассыпавшиеся волосы, намотал на кулак, подтягивая рабыню к себе лицом к лицу. От неожиданной боли и ужаса Рианн смотрела на него огромными глазами, губы сами распахнулись, заставляя дышать хрипло, через рот, и сразу же пересохло в горле.
— Да как ты смеешь? Ты — о моей жене? Да кто ты такая? Рабыня! Маленькая сучка, годная только для одного… сунуть и высунуть…
Тут она со всей силы ударила его по лицу, срывая ногтями кожу, оставила на щеке три кровавые полосы.
И центурион на это взревел, со всей мощи швырнул её в угол, благо, в сторону от жаровни. Сорвал кожаный пояс, подпоясывающий тунику, перехватил поудобнее и ударил рабыню со всей силы с оттягом, чтоб досталось всей длиной пояса. Первый удар пришёлся по рукам, которыми она закрылась, второй по плечу и шее. Свенка закричала от боли. Пояс оставлял красные следы на открытой коже.
— На меня руку поднимать? Сука! Маленькая германская сучка… Я выбью это из тебя… Всю эту дурь… Понятно тебе? Понятно? — Он ругался, мешая вместе слова на свенском и на латыни, не разбирая. Бил, пока рабыня не затихла, закрыв голову руками.
Центурион отбросил пояс и, наклонившись, поднял рабыню на ноги, взяв за плечи. Голова девчонки запрокинулась безвольно, вряд ли она отключилась, от такого сознание не теряют. Он центурион, он знал об этом, римские легионеры, по крайней мере, выдерживают и не такое. Просто она решила уйти в себя, отгородиться, чтобы не чувствовать боль, германцы такое умеют, и тогда пытай их — не пытай, толку не будет.