Лицом на ветер

Утром он собрался на рассвете, перед уходом заглянул к рабыне, она ещё спала. Улыбнулся. Ладно. Вечером увидимся. К обеду он вспомнил, что не оставил денег на хлеб, «что она там будет есть весь день?» Отпросился сходить, по дороге встретил Дикса и вместе с ним дошёл до себя. Германец всю дорогу что-то рассказывал, но Марк не слушал.

— Я подожду на лестнице. — Дикс остался в коридоре двухэтажной казармы для офицеров и семейных.

— Ладно, я быстро…

Центурион зашёл в комнату, ища глазами рабыню, обычно в это время она была за станком. Где она? Куда запропастилась? Прошёл вглубь комнаты, до кухни. Услышал стук за спиной. Что там? Да где она? Оставил деньги на столе на кухне и вернулся к дверям. Да где же она? Ушла и оставила открытыми двери? Да что б тебя…

Странный сдавленный звук достиг ушей, и Марк нахмурился. И тут же метнулся в угол к рабыне.

Первое, что он увидел — перевёрнутый трипод, только потом, как в замедленном сне, видел, как дёрнулись над полом кожаные сапожки свенки. Он даже сообразить ничего не успел, сорвался с места, подлетел и подхватил под колени вверх, закричал во всё горло:

— Дикс! Дикс!

Влетевший в дверь германец сразу всё понял, перевернул трипод на ножки и влетел вверх, выдёргивая кинжал из ножен на поясе.

Она ещё была живой, хрипло дышала, поводя по сторонам безумным взглядом серых глаз. Марк сидел на полу, ошеломлённый произошедшим. Дикс развязывал верёвку на шее рабыни, ругался по-германски, осыпал девчонку проклятьями. Марк сидел с открытым ртом и не мог поверить в то, что случилось. Как? Почему? Как она могла? Решиться на подобное? Повеситься? Свести счёты с жизнью? Из-за него? Из-за того, что ли, что он делал с ней весь вчерашний день? Поэтому, да? Как она могла? Почему?

— Ладно… Вы разбирайтесь… Я скажу Нарцию, что тебе поплохело, хорошо? — У Дикса у самого голос дрожал, он путал слова, сам моргал растерянно.

— Почему? — сумел только выдавить из себя центурион, когда они со свенкой остались одни.

Рабыня смотрела огромными глазами мимо него, взгляд упирался ему в грудь, но словно его здесь не было, словно стена перед ней. Шепнула:

— Зачем? Зачем вы вмешались?..

Он вскочил на ноги, заметался по маленькой комнате, сжимая голову кулаками. Рабыня сидела на ложе, спиной к стене, смотрела прямо перед собой. Дикс успел укрыть её одеялом, и в мякоти его свенка прятала подбородок, шею, губы и хриплое дыхание.

— О, боги! Юпитер Всемогущий! Ты в своём уме? Ты понимаешь, что ты наделала? Ты хоть что-то понимаешь? Ты меня вообще слышишь? Ты понимаешь, что ты сделала?

— И что? — шепнула в ответ, переводя взгляд ему на лицо. — Что вы сделаете теперь? Опять изнасилуете или свяжете сначала?

Обессиленный её словами центурион сел на трипод, запустил пальцы в волосы на макушке, смотрел поражённо перед собой. Всё не так, всё с самого начала пошло не так. Всё-всё…

Свенка закрыла глаза и уронила голову назад, словно теряя сознание. Снова отключилась. Проклятье! И что теперь делать? Постоянно быть рядом? Если она решилась умереть, что может её остановить? Для чего ей вообще жить? Домой не вернёшься, свобода не светит, жизни здесь нет. Чем он может вдохнуть в неё желание жить? Чем? Что теперь делать?

Проклятье! А он-то, дурак, думал, она теперь вся целиком и полностью его, будет в рот ему смотреть, ждать ласк и всего остального. Он же стал её первым мужчиной. Вот дурак… Наивный дурак… А не зашёл бы с этими дурацкими деньгами и всё… Всё… Вот тебе и свеночка, девочка, принадлежащая только ему одному…

Голова, полная смятенных мыслей, не хотела думать. Всё переполняли только эмоции. Одни эмоции.

* * * * *

Часть 4

После этого она заболела, может быть, застыла, а, может быть, пережила такое, что не смогла вынести. Впала в лихорадочное беспамятство, постоянно мёрзла, о чём-то бредила по-свенски и всё твердила одно и то же: «нет…», «нет…», «нет…»

Центурион боялся оставлять её одну, набрал ночных дежурств, ночи проводил в патрулях, а дни был дома, наблюдая за своей свенкой. За эти несколько дней устал страшно. Поил рабыню из глиняной кружки, топил рядом жаровню, укрывал больную одеялами, и нередко засыпал рядом на стуле, уронив голову к стене. Марку пришлось купить угля, тёплое одеяло и плащ для свенки, вызвать гарнизонного врача. Каждое утро он возвращался и боялся застать рабыню, как в прошлый раз, боялся увидеть её повешенной, боялся, что не успеет.

И впервые, может быть, за несколько лет жизни он ощутил какое-то непонятное ему чувство сожаления, что ли, или какой-то вины. Никогда не думал, что его действия или поступки могут привести к таким последствиям. Да и кто она? Рабыня! Варварка! Просто девчонка!

Он часто бил молодых солдат, зазевавшихся или нерасторопных, применял силу и власть, требовал дисциплины, точного выполнения приказов, как и было положено по его званию. Так учили его, так учил и он. Но никогда он не ощущал подобного — вины или сожаления за что бы то ни было.

А здесь, здесь он ничего не мог понять. Ему казалось, что он примерно знает женщин, знает, что они хотят, что любят, что им надо, но эту девчонку-варварку он так и не понял. Казалось бы, всё должно было быть нормально, ну да, может, в первый раз он и перегнул немного, но потом он исправился, он делал ей хорошо, он это умел и знал, что подобное нравится женщинам. И рабыня отзывалась на его ласки, он, как сейчас помнил её руки у себя на спине, её ноги — на пояснице, и она сама запустила пальцы ему в волосы — он даже не приказывал ей! И что это было? Как это всё понимать? Она просто слепо подчинялась или уже тогда всё решила для себя? Уже тогда поняла, что завтра вздёрнется, что ли? Да нет же… Что б тебя!

Он же хорошо знал, что довёл её до экстаза. И что? Что она почувствовала?

Проклятая свенка! Загадка за загадкой!

Ему хотелось спросить её об этом, может быть, попытаться понять её, узнать, почувствовала она хоть что-то, или что это было? Но ведь она кончила в его руках, она дошла до пика наслаждений, он не ошибся, он чувствовал это! И что? Почему она решилась на самоубийство? Почему полезла в петлю? От кого она убегала? От него?

Обычно, насколько он знал, девушки после первой близости с мужчиной становятся более открытыми, доступными, им тоже нравится это, любопытство начинает толкать их на безрассудства. Вот тогда они меняют мужчин, ищут что-то новое, как и мужчины, впрочем. Поэтому жениться лучше на девушке, а потом не выпускать её из дома и ограничить её общение с другими. Так живут все знатные дома Рима. Жена должна быть домашней и принадлежать только своему мужу.

А эта свенка всего лишь рабыня, он мог бы и не думать о ней, просто брать то, что хотел, как в первый раз или во второй, когда он поимел её на кухонном столе. Подумаешь там, что она чувствует… Но она была невинной девушкой, она боялась его до дрожи, она ненавидела его, и, может быть, именно поэтому ему захотелось, чтобы всё было не так, как в первый раз, и он довёл её до экстаза. Чтобы узнала, что это такое, чтобы представляла себе, какую власть над женщиной имеет мужчина, что он может дать ей… А она? Она взяла и надела на свою шею петлю… Почему?