Лига выдающихся декадентов

Вольский заговорил скороговоркой, лишь бы отделаться от неприятного впечатления:

– Василий Васильевич, вы эту фантазию запишите. Тому, что становится романом, сбыться не суждено. Спасите нас, ради Бога, от этакого ужаса!

– Погодите, как вы сказали?

– Спасите…

– Чуть ранее!

– То, что напечатано, уже не случится.

– А ведь это… В этом есть… Откуда вы взяли?.. Само придумалось? Минутку дайте подумать, – по лику Розанова было заметно, что он перетрясает невероятные склады информации, пролистывает литературу многих столетий, – казалось, вот-вот побегут чёрные строчки текста по бело-розовому лицу. Не в силах выдержать отсвет умственных судорог на лице спутника, Вольский отвернулся к окну и ждал, провожая взглядом виды, в сгущающейся ночи неправдоподобные как декорации. – Так-так. Фонарики-сударики… Над чем Боря давеча работал?

– Я в его литературные штудии не вникал, – оглянувшись на притихшего Бугаева, глухо ответил меньшевик. – Распинался он о сектантах-хлыстах, про их изуверства и бунты в какой-то глуши.

– Вот мы и поняли, зачем «им» нужно давить наших писателей, – торжественно сказал Розанов.

Вид у него был потрясённый.

– Вы поняли, – вкрадчиво сказал Вольский, подталкивая Розанова к необходимым разъяснениям.

– «Тому что записано, быть не суждено». Так, да не так, иначе всё было бы слишком просто и одномерно. Написанное – лишь отчасти защищено от сбывания, но какая-то доля сбывается, хотя в коверканном виде…

Василий Васильевич умолк, только беззвучно шевелил губами, пережёвывая какие-то мысли. Прошла минута.

– Вот! – вскричал Розанов, воздев палец. – Закончил Боря свою повесть – не пойдут хлысты в «революцию». То есть может и пойдут, но не всей массой, а так – поодиночке, скромненько, бочком. Фабула – не сбудется. Напечатанная книга послужит как бы заглушкой от реального воплощения изложенного под обложкой. А брось Боря текст на половине – жди огненных радений в российских городах и весях.

– К этому идёт дело, – подхватил Вольский. – Давно сдружились «люди древлего благочестия» с социалистами. Из своих капиталов подкармливают. Собственноручно брал у них деньги.

– Видите! Видите! – вскричал Розанов. – Касательно людей работает не-сбывание. Достоевский своими «Бесами» отсрочил, ослабил бунт… А вот с неодушевлённой материей – наоборот: помните, Минцлова сохранила листок, куда Боря записал про бомбу чудовищной силы? Это, конечно, всё очень упрощённо. И коли писать книгу, то в полном сознании законов, по которым происходят сбывание и не-сбывание. Мы не можем подтвердить догадки по поводу пресловутых законов путём эксперимента; таковой эксперимент продлится десятилетия и способен привести к плачевным для цивилизации последствиям. У нас в арсенале – одна лишь логика, – ни много ни мало.

– А может – пусть их?!.. – сощурился Вольский. – «Весь мир до основанья, а потом…» Дети ваши перестанут быть незаконными. И развод с Сусловой вам засчитают по факту многолетнего отдельного проживания. А к худому – человек, скотина этакая, попривыкнет. Палку-то наверное перегибаете. Не дойдёт до казней египетских.

– Вы сомневаетесь в жестокосердии своих бывших коллег?

– Нисколько. И всё же: не могут же они…

– Могут!.. – с внезапной яростью оборвал его Розанов. – Могут, да ещё как! А разводы… Исчезнут бастарды, но исчезнет и нерушимость венчания. Этого не будет, и многого не будет, да и вообще ничего не будет, ни славного попика, ни уютной церквушечки, ни могилок отчих. Доброты, жалости и милосердия не будет. Ни-че-го. Торжество Хама!.. Сами же потом и сбежите от язычников за границу!

Боря подал голос:

– Я, будучи декадентом, к которым и вас причисляют, склонен к дерзким теориям. Но ваши построения есть неуклюжие фантазии!

– А мы думали, вы дремлете, – сказал Розанов.

Бугаев обиженно отчеканил:

– Не могу спать при чужих людях.

– Ну, какие же мы вам чужие? – удивился Василий Васильевич. – Из узилища освободили, заботимся о вас. И не мы одни: есть ещё девушка, в вас души не чает.

Бугаев скорчил презрительную мину.

Вольский собрался выдать что-то едкое, но Розанов приказал:

– Всё, спать! Завтра ожидается долгий день. Боря, вы тоже поспите. Да-да, вы не можете спать в присутствии… Но если мы все будем спать… Вы понимаете?

Поэт задумался и коротко кивнул.

Фонарь потушили. Спутники быстро уснули. Когда Боря понял, что остался один, уснул тоже.

* * *

Проснувшись, Розанов вспомнил, что римская монета так и осталась под столом в странном и маловероятном положении.

– А всё «колода»!.. – вырвалось у Розанова.

Вольский с удивлением посмотрел на Василия Васильевича, обычно корректного и сдержанного. Меньшевик вращал в пальцах банку младенческой присыпки, найденную среди вещей Минцловой на железнодорожных путях. Пощёлкал языком, видно, примериваясь к разговору, и закинул удочку:

– Ну и мания у Минцловой. «Водобоязнь». Не бешеная ли?

– Как свинья, бегущая от Геннисарета, – задумчиво сказал Розанов. – Возможно, её поведение имеет под собой больше основания, чем абстрактная мания. Сектанты часто находятся в плену страннейших суеверий.

– Ну, вы, Василий Васильевич, и характеристику дали: была «колода», стала «свинья».

Философ перевёл взгляд на Борю:

– А что за «медитации» вам задавала Минцлова?

Бугаев скрестил указательный и средний пальцы, растопырил локти и задышал натужно.

Розанов всполошился:

– Прекратите, Боря, так можно себя до чахотки или потери рассудка довести! Эти упражнения опасны!

– Шутите, Василий Василич, какая чахотка! Здоров, как бык, – Бугаев постучал себя в грудь кулаком. – А о здравости моего мышления судите сами.

Философ нахмурился.

Николай Владиславович потянулся, и правый борт его пиджака явственно облёк некий округлый предмет, довольно крупный.

– Вижу: проступает «она», – промолвил Василий Васильевич, благоговейно простирая руку к выпуклости.

– Бомбочка, – подтвердил меньшевик между делом.

Он отмерил на ладонь хорошую порцию талька и, проникнув сквозь промежуток между рубашечными пуговицами к самому телу, яростно шлёпал рукою подмышку. Грибовидное облачко белой пыли, в конце концов, взметнувшееся из-под ослабленного воротничка, побудило Вольского оставить гигиенические процедуры и герметизировать свою одежду. Розанов, чистый и розовощёкий после умывания, с интересом наблюдал за его действиями.

– Как же мы найдём Минцлову?

– Сама нас найдёт, – успокоил меньшевика Василий Васильевич. – Не случайно же слежку приставила. Перенесла игру на своё поле, вырвала из рук инициативу и готовится гнать нас в угол доски.

Вольский всплеснул руками:

– Какая разница – Петербург, Москва?..

– Существует важное для Минцловой отличие, но мы его не понимаем.

Поезд прибыл в Москву. Хотя вокзал являлся точной копией своего петербургского собрата, на его убранстве лежал неуловимый налёт провинциальности.