Лигатура

Ведьмы, конечно, объявлений о местах своих сборищ в газетах не дают, но я вырос в этом городе и пару нужных знакомств завести успел.

3

Сосед моей бабушки Виталя Сазонов, известный в городе целитель, не раз звал меня в Ханты-Мансийск лечить оленеводов.

За год, уговаривал он, на хантах поднимешься, ты способный.

Когда-то Сазонов был директором еврейского кладбища, того, что по улице Десятилетия Октября.

Хлебного места он лишился, продав давно бесхозный памятник. Как нарочно, вскоре объявились родственники усопшего…

Раз он взялся лечить гипертонию у пожилой жилички Нины Александровны Петрищенки из четвертой квартиры. Делал пассы, бормотал старинные заклинания, вычитанные им в дореволюционной книжке Сахарова (не путать с создателем водородной бомбы и страстным борцом за мир академиком Андреем Дмитриевичем), сбрасывал болезнь в подставленное ведерко с водой.

Минут через десять у Нины Александровны носом пошла кровь.

Я на хантах подниматься не хотел. Чтобы подняться, мне нужны были ведьмы.

Виталя поворчал немного, принялся было рассказывать мне о своем подельнике в исцелении коренных народов Севера – основателе древнерусской Иглистической церкви отце Александре Хиневиче, но видя, что я приготовился к долгой осаде, с неохотой подсказал, где их найти.

Угол Нейбута и одиннадцатой линии…. Почти на путях четвертого трамвая, перед поворотом на Горбатый мост. Знаю ли я, где это? Рядом центр, но место глухое. С дороги почти невидимое. Овраг. Пустырь с кирпичными развалинами. На другой стороне оврага старая казарма. Теперь это «Чистый город» – контора, управляющая свалками.

– Захочешь, найдешь, – сказал он. – Днем там дорогу не перейти, такое движение. Пыль, выхлоп…

Но тогда была ночь. Луна вздулась, как нарыв на черной коже. И ни души вокруг.

Позади на линиях частный сектор. Глухие ставни, ни огонька. Тихо, безветренно, даже кузнечиков не слышно. Но так ведь и я человек тихий, шума лишнего не люблю.

И я пошел вниз по травяному склону. В сторону Копая к Горбатому мосту, как объяснил Сазонов. Ну не возвращаться же было назад! В том районе и такси ночью не поймать. Надо хотя бы на Лермонтова выйти.

Почему-то подумалось – вот, зря туфли начистил. Теперь запылятся…

Вдруг, я будто запнулся. Ноги мои встали, не желая двигаться дальше. Спина выгнулась. Горячая волна прокатилась к затылку, накрыла меня с головой.

Миг, и я полетел над черной лощиной…

Копай осел под горбатым мостом. Съехал на дно оврага, словно провалился в гигантскую выгребную яму с гниющими, вечно осклизлыми краями.

Кособокие хибары сползлись, слиплись на дне в известковую кучу. Мутировали в распухшее, точно бомж на свалке копошащееся насекомое. Сотнями хищных голов своих намертво, не вырвать, вцепились в черную землю.

Сладкий тлен вечно дымящего мусора. Сточные воды подступают весной к самой поверхности. Оседающий выхлоп с моста…

Кажется, все ядовитые миазмы, день за днем выдыхаемые огромным городом, стяжал над своими крышами старый Копай.

В сырую погоду воздух там особенно густ, непрозрачен, дрожит и трясется, как сваренный из падали студень.

И мнится – вот-вот зашевелится рыхлая почва, и полезут из своих нор тени прошлых его обитателей, станут резать его толстыми сырыми ломтями. А после, присыпав «для скуса» резаным укропом, понесут торговать на «Казачок»…

Я парил, а вокруг меня клубился, густел в ночи дух Копая.

Хотелось сбросить, содрать с себя быстро пропитавшуюся им одежду, подставить тело проходящему насквозь холодному лунному загару.

Оборвав на груди пуговицу, я потерял скорость и, кувыркаясь беспорядочно, едва восстановил равновесие уже над самыми перилами Горбатого моста.

Надо мною в снопе светящихся ночных мошек кружили три обнаженные женщины…

Вот и ведьмы – едва подумал я, как, подхватив меня под руки, они увлекли, закружили меня с собой в бешеном немом хороводе.

Молча, без слов, все ускоряя ритм, пока мост с его горящими виселицами-фонарями, редкие машины с рогатым светом фар и даже громада «Триумфа» с ночной рекламой не сжали меня в один сверкающий тесный обруч.

Прохладные пальцы раздевали меня, проникали под одежду, были всюду.

Дикое возбуждение охватило меня. И это притом, что неимоверная скорость выжигала глаза, резала щеки, забрасывала назад неспособную удержаться на шее голову.

Все это делало желание еще мучительнее, невозможнее. Я задыхался. Воздух Копая забивал мне горло.

– Я не муха!– собравшись с силами, воззвал я к разуму распалившихся теток.– Мне опора нужна…

Ведьмы, к моему удивлению, послушались. Вчетвером мы плавно опустились на мост к мощному фонарному постаменту. Старшая ведьма, пышногрудая брюнетка лет сорока, с резиновым от фитнесса телом была первой.

– Зачем ты здесь?!– выкрикнула она, вцепившись кровавым маникюром в чугунный ажур ограждения.

– Хочу летать, как хочу,– ответил я заготовленной фразой.– Или не летать совсем!..

Меня колбасило, как эпилептика. Казалось, мост рухнет от наших пароксизмов.

– Не знаешь, о чем просишь,– выдохнула она и, отступив в сторону, с облегчением привалилась к фонарному столбу.

Не дав мне обсохнуть, ее место заняла средняя ведьма.

Дама крайне интеллигентного вида, даром, что голая, очень походила на знакомую мне сотрудницу городского департамента здравоохранения.

В какой-то момент я даже пытался с ней заговорить, отчасти надеясь замедлить этот убийственный для меня ритм, но больше для того, чтобы между нами установился хоть какой-то человеческий контакт.

– Полученное даром не удержишь,– оглянувшись ко мне через левое плечо, она наградила меня таким сахарным оскалом, что комплимент ее татуажу в виде порхающей при каждом движении бабочки на ее ягодицах, застрял у меня в горле.

– …как воду в кулаке,– закончила она свою мысль, слизывая влагу с моего живота.

Когда подошел черед младшей – субтильной девушки с узкой сутулой спиной и длинными глазами, я напоминал себе коматозника, вернуть к жизни которого способен разве что сильный разряд электрического тока.