Шрифт:
Посвящается моей бабушке.
" Все в этой жизни переплетается.
Все в сущности есть узор ковра…"
И. Бродский. Путешествие в Стамбул.
С благодарностью моему другу
Александру Бамборе Леонтьеву,
с молодых ногтей вынужденному
стрелять без ружья.
Настойчиво преследуя свою, поначалу казавшуюся мне довольно странной цель, именно Бамбора и подтолкнул меня к письменному столу.
С целеполаганием, однако, отношения у меня никогда не складывались, о
До Америки мне тоже не удалось добраться. Туда я, впрочем, и сам не стремился…
пролог
Теперь в это трудно поверить, но даже не в самые тучные годы Бамборе удавалось из пяти зачетных выбивать сорок семь, а теперь он себе за это же и пеняет.
Не так давно он снова звонил мне из Щелково, спрашивал у меня подтверждения самой возможности нарушения известных законов природы хотя бы в жизни одного, отдельно взятого человека.
Он думает, я что-то об этом знаю…
Бамбора верит, что если удастся отмотать пленку назад, то повторный показ однажды отснятых кадров способен сам по себе смонтировать новый фильм, где он укладывает в десятку пулю за пулей, по крайней мере, из дедовской трехлинейки с открытым прицелом.
В самом деле – чем он хуже Симо Хяюхя, всего за несколько месяцев получившего прозвище «Белая смерть»?
Бамбора рядом со смертью ходит больше пятидесяти лет.
В начале прошлого, две тысячи семнадцатого года Шотландские ученые после многолетних изысканий выяснили, наконец, что Хронос уже ничего не хронометрирует, он только хранит и рождает. К тому же совсем не по Григорианскому календарю.
По их мнению, они собрали уже избыточную информацию, неопровержимо свидетельствующую о том, что время больше не река, уносящая наши чувства вниз по течению, но лишь одно из Великих озер, куда мы их сами выпускаем.
Иногда они там портятся…
Мой старый отец ближе к восьмидесяти стал многое забывать. Он часто просит моего младшего брата позвонить его умершей матери, предупредить, что задерживается на службе.
Иногда он предлагает своей жене – моей матери, с которой они прожили почти шестьдесят лет, выйти за него замуж.
В остальном он в порядке.
Не так давно голландцы начали некий социальный эксперимент. Они выстроили замкнутую по периметру деревню со всеми атрибутами пятидесятых – шестидесятых годов: тогдашними магазинами, кафе, транспортом, телефонами, кинотеатром, аптекой и прочим.
Работники всех этих учреждений – медики под прикрытием. Жители – люди, страдающие болезнью Альцгеймера, вернувшиеся в своем сознании к тому времени.
И они там, как рыба в воде!
Мой тесть, проживший девяносто один год, сорок лет преподавал холодную штамповку в Омском политехническом институте.
Последние месяцы он все ехал на фронт, сетовал на задержку эшелона в Челябинске и по ночам готовил Ил–4 своего командира эскадрильи лететь на Хельсинки.
Ему так и осталось девятнадцать…
События,
так или иначе упомянутые в этой книге, на самом деле происходили совсем в другом порядке. Куда больше, чем на очередность, логическую связь и солнечные затмения, я ориентировался на собственные вкусовые пристрастия – черпал со дна, где погуще.…Ну да, следует еще учесть сильный ветер переменных направлений, который носил меня временами без руля и ветрил.
Имена многих героев я тоже изменил до неузнаваемости. Вряд ли кто-то из них останется на меня за это в обиде. Иных уж нет, а те, что теперь далече, крайний раз читали книги разве что в Щелковской средней школе номер десять…
В своем первоначальном виде книга была закончена к середине января две тысячи восемнадцатого года, в промороженное до небесной тверди время, когда я обычно и завершаю работу над своими текстами или – как случалось в старые времена, пока живопись еще кормила меня – картинами.
По давно укоренившейся привычке я засыпал файл прошлогодним компьютерным валежником и оставил до времени.
Когда я пишу, я почти не чувствую вкуса свежего текста. И тут с таежным прокурором наш уклад един – нам обоим нужно, чтобы обязательно было «с душком».
Только косолапый это ест, а я все, что начинает припахивать – кромсаю и безжалостно выбрасываю.
Собственно книгой получившийся текст назвать оказалось сложно. Сюжет в нем почти отсутствовал – но это как раз огорчало меня меньше всего.
Бог знает, в каком теперь далеком тысяча девятьсот девяносто первом году я, тогда начинающий автор, попал на Всероссийский семинар молодых писателей в Москву. Руководителем у нас был Валерий Медведев, автор советского бестселлера для детей «Баранкин, будь человеком!»
Из всего сказанного им, как впрочем, и любым повстречавшимся на моем пути человеком, я уловил очень немногое.
Не могу хорошо знать о других – в каждой избушке свои погремушки – но сам я имею обыкновение так или иначе отзываться только на те сигналы, на частоту которых настроен мой собственный приемник.
Я слышу только самого себя или вообще ничего не слышу – все кругом только белый шум…
Сюжет – это характер, услышал я от Медведева.
Что получилось – то, стало быть, и хотели. И закончив набирать текст, я тут же наскоро нанизал на леску множество разноцветных, разновеликих и совсем не похожих друг на друга бусинок.
Эклектичное ожерелье!
Правда, характер, способный скрепить столь многоразличные эпизоды, требовался тут вовсе не мой. С моего бы все непременно скоро посыпалось, раскатилось по тараканьим щелям, откуда я их с превеликим усердием так долго по одиночке извлекал.
Собирай их потом снова!
Когда-то, что называется, на заре такого странного для мужчин нашей семьи дела, как сочинительство разных историй, в то время больше настоящих небылиц, я попросил свою бабушку записать воспоминания ее жизни.
В частности, меня интересовало устройство крестьянского быта еврейских земледельческих колоний Александровского уезда Украины в начале двадцатого века.
Попросил и забыл. Да и она больше не возвращалась к этому разговору.
С тех пор прошло не меньше четверти века…