Лихорадка

Она спустилась на лифте в лабораторию и увидела Энтони, сидевшего за рабочим столом в окружении ящиков со склянками.

— У меня есть образец крови мальчика, — сообщила она.

— Для анализа на наркотики?

— Да. Я сама заполню запрос.

— Бланки вон на той полке.

Она взяла формуляр и нахмурилась, прочитав в шапке: «Лаборатории Энсон».

— У нас что, новая лаборатория? Никогда прежде не видела этих бланков.

Энтони поднял взгляд от жужжавшей центрифуги.

— Мы начали работать с «Энсон» несколько недель назад. Больница заключила с ними договор на выполнение комплексных химических и радиоиммунологических анализов.

— Зачем?

— Думаю, все дело в расценках.

Она бегло просмотрела бланк и отметила пункт: «газовая хроматография / масс-спектрометрия; полный анализ на наркотики и токсины». В графе примечаний, в нижней части бланка, она записала: «Мальчик, четырнадцать лет, с очевидным наркотическим психозом и агрессией. Этот анализ исключительно для моих личных исследований. Результаты направить персонально мне». И поставила свою подпись.

Ной открыл дверь на стук и увидел в темноте Амелию. У нее на виске белела повязка, и было понятно, что улыбаться ей больно. При всех стараниях ей удалось лишь слегка приподнять уголки губ.

Ее неожиданный визит застал его врасплох, и он даже не мог сообразить, что сказать, поэтому просто глазел на нее, тупо, как крестьянин, который встретился лицом к лицу с королевской особой.

— Это тебе, — сказала она и протянула ему маленький сверток в коричневой бумаге. — Извини, не нашла красивой упаковки.

Он взял сверток, не отрывая взгляда от лица девочки.

— Ты в порядке?

— Да, вполне. Ты, наверное, слышал, что госпожа Горацио… — Она запнулась, сглатывая слезы.

Он кивнул.

— Мне мама сказала.

Амелия тронула повязку на своем лице. Он снова увидел, как блеснули в ее глазах слезы.

— Я видела твою маму. В неотложной помощи. Она была так добра ко мне… — Амелия обернулась в темноту, как будто проверяла, не следят ли за ней. — Мне пора…

— Тебя кто-нибудь привез сюда?

— Я пришла пешком.

— Пешком? В темноте?

— Здесь недалеко. Я живу на том берегу озера, прямо за пристанью. — Она отошла от двери, слегка тряхнув светлыми волосами. — Увидимся в школе.

— Постой, Амелия! — Он перевел взгляд на сверток, который держал в руке. — Зачем это?

— Это тебе в благодарность. За то, что ты сегодня сделал. — Она отступила еще на шаг, почти растворившись в темноте.

— Амелия!

— Да.

Ной молчал, не зная, что сказать. Тишину нарушал лишь шорох опавших листьев, ковром устилавших лужайку перед домом. Амелия стояла у самой кромки светового пятна, вырывавшегося из открытой двери, и бледный овал ее лица тонул в ночи.

— Может быть, ты зайдешь? — спросил он.

К его удивлению, она, казалось, задумалась над приглашением. Некоторое время поколебалась между светом и тенью, решая, уйти или остаться. Девочка снова оглянулась, словно испрашивая чьего-то разрешения. Потом кивнула.

Ной с ужасом подумал о том, какой беспорядок царит в гостиной. Мама побыла дома всего пару часов, чтобы успокоить его и приготовить ужин. Потом опять помчалась в больницу проведать Тейлора. В комнате так никто и не прибрался, и вещи валялись там, куда их бросил Ной, вернувшись из школы, — рюкзак на диване, фуфайка на журнальном столике, грязные кроссовки возле камина. Он решил пригласить Амелию не в гостиную, а на кухню.

Они уселись за стол, не глядя друг на друга, — представители разных биологических видов, пытающиеся найти общий язык.

Зазвонил телефон, и она подняла взгляд.

— Ты разве не возьмешь трубку?

— Не-а. Это опять какой-нибудь репортер. Они трезвонят весь вечер, с тех пор как я вернулся из школы.

Звонок принял автоответчик, и, как предсказывал Ной, женский голос проговорил:

— Это Дамарис Хорн из «Уикли информер». Я бы очень, очень хотела побеседовать с Ноем Эллиотом, если это возможно, о его удивительном героизме, проявленном сегодня в школе. Вся страна жаждет узнать об этом, Ной. Я остановилась в гостинице «Озерная» и могла бы предложить вам финансовую компенсацию за потраченное на интервью время, если вас это заинтересует…

— Она хочет заплатить тебе за беседу? — спросила Амелия.

— Бред, правда? Мама говорит, что именно поэтому не следует говорить с этой дамой.

— Но ведь люди хотят узнать об этом. О том, что ты сделал. «А что я сделал?»

Он пожал плечами, испытывая смущение от незаслуженной похвалы, и прежде всего от похвалы Амелии. Он молча вслушивался в монолог журналистки. Автоответчик пропищал после окончания записи, и на кухне снова воцарилась тишина.

— Теперь можешь открыть. Если хочешь, — предложила Амелия.

Он посмотрел на подарок. Предмет был завернут в обычную коричневую бумагу, однако Ной все равно вскрывал упаковку аккуратно, стараясь не порвать ее. Было бы невежливо драть бумагу на глазах у девушки. Он бережно отклеил скотч и развернул обертку.

Карманный нож не впечатлял ни размерами, ни внешним видом. Ной заметил царапины на рукоятке и догадался, что он уже не новый. Амелия дарила ему нож, которым уже кто-то пользовался.

— Ух ты! — сумел-таки выдавить он с некоторым энтузиазмом. — Какой хороший.

— Он принадлежал моему папе, — сказала она и тихо добавила: — Моему настоящему папе.

Ной поднял взгляд, когда до него дошел смысл ее слов.

— Джек — мой отчим. — Амелия произнесла последнее слово с заметным отвращением.

— Выходит, Джей-Ди и Эдди…

— Они мне не родные братья. Это дети Джека.

— Знаешь, а я, пожалуй, догадывался. Они совсем на тебя не похожи.

— Слава богу.

Ной рассмеялся.

— Да, я бы тоже не хотел такого родственного сходства.

— Мне не разрешают даже говорить о папе, потому что Джека это бесит. Он не выносит, когда ему напоминают о том, что до него у мамы кто-то был. Но я хочу, чтобы люди знали о моем отце. Я хочу, чтобы все знали, что Джек не имеет ко мне никакого отношения.

Он бережно вложил нож в ее руку.

— Я не могу принять этот подарок, Амелия.

— А я хочу, чтобы ты его принял.

— Он слишком много значит для тебя, ведь он принадлежал папе.

— Поэтому я и хочу, чтобы он был у тебя. — Она тронула повязку на голове, словно напоминая о том, что она перед ним в долгу. — Ты единственный, кто не испугался и что-то сделал. Единственный, кто не сбежал.

Он не посмел сделать унизительное признание: «Я хотел бежать, но от страха даже не мог двинуться с места».