Лики времени

Я замялась. Что тут ответить? Спросить, по какой причине она явилась ко мне? Почему-то казалось, прийти она могла только лишь ко мне, о наших соседях я даже и не подумала.

Но тут из своей комнаты в коридор вышел Гога.

— А, — сказал, — вот кто к нам пришел…

И, не говоря больше ни слова, слегка оттолкнув меня, подошел к Капочке, взял ее за руку и повел за собой.

«Ну, дела, — подумала я. — Стало быть, она влюбилась в Гогу. Интересно, где это они познакомились?»

Как оказалось впоследствии, познакомились они случайно, на улице, Капочка и вправду мгновенно влюбилась в Гогу так, что не видела никого и ничего, кроме Гоги.

Но обо всем этом я постараюсь рассказать немного позднее.

* * *

Обычно я приходила в госпиталь после работы. Стоило мне появиться, как кто-нибудь из моих подшефных, большей частью то бывал Любимов, сразу же предлагал:

— А ну, мисс Уланский переулок, давай, отоваривайся…

В те годы, когда конец войны был еще далек, мы все на гражданке много и жадно думали о еде. И много говорили о съестном.

В госпитале меня угощали превосходно: ведь раненые получали усиленное питание, потом к ним нередко являлись шефы — рабочие машиностроительного завода, приносившие им множество всякой вкуснятины — и пироги, и варенье, и шпиг, и фрукты.

Я ни от чего не отказывалась, аппетит у меня был отменный, а «мои» раненые с удивлением глядели на меня и только, порой улыбаясь, переглядывались друг с дружкой: дескать, девчонка вроде бы небольшая, а ест за четверых…

Однажды, когда я в очередной раз пришла в госпиталь, в коридоре возле палаты мне встретился Любимов, он стоял у окна рядом с какой-то женщиной. Помню, я не обратила на женщину никакого внимания, заметила только, что на ней ярко-красная вязаная кофта, а на шее зеленый шарфик.

Машинально отметила про себя: «Красное с зеленым не очень-то клеится…»

Я хотела было открыть дверь в палату, как Любимов окликнул меня:

— Ну, мисс Уланский переулок, сейчас я тебе такой кинофильм продемонстрирую!

И подтолкнул несколько вперед женщину в ярко-красной кофте. Она протянула мне большую, жесткую на ощупь руку.

— Это моя жена, — с гордостью произнес Любимов. — Вот ведь какая, разыскала, поехала, ни на что не поглядела, ни на бездорожье, ни на свою работу, ни на что…

— Будет тебе, — низким, медленным голосом сказала жена. — Ну чего в самом деле…

Она была нехороша собой: высокая, костистая, с большими руками и ногами. Лицо тяжелое, красное, обветренные щеки, узкие щелочки-глаза, длинный, почти безгубый рот. И в то же время было в ней что-то симпатичное, располагающее, может быть, умный, какой-то светлый взгляд узких глаз или выражение лица, ясное, даже, пожалуй, я бы сказала, доброе. Лет ей было, по-моему, никак не меньше тридцати, для меня в ту пору такой вот возраст казался достаточно солидным.

Я перевела взгляд на Любимова, честное слово, он преобразился буквально на глазах: весь лучился непритворной радостью, на щеках его я с удивлением впервые увидела ямочки, он казался моложе и даже словно бы привлекательней.

— Вот ведь какое дело, нашла меня, — повторял Любимов. — Ни на что не поглядела, а ведь у нее на руках чуть ли не полсотня ребятишек!

— Не полсотня, а всего-навсего тридцать восемь, — поправила его жена. — И две воспитательницы остались, очень, я тебе скажу, опытные!

Она работала заведующей детским садом в большом, богатом совхозе. Это я знала еще раньше со слов Любимова.

Я вспомнила, как он мне признавался:

— И жена, тоже не знаю до сих пор, любит ли меня или просто так живет.

Нет, он был неправ на все сто, я это сразу поняла, стоило только поглядеть на его жену, на ее глаза, смотревшие на Любимова так, как обычно смотрят только на того, кого любят по-настоящему.

Должно быть, она была сильного характера, сильнее, чем он, и, наверно, с нею жить было непросто, она привыкла всем и всеми распоряжаться в своем детском саду, где ее, безусловно, слушались, но она любила своего мужа, любила и боялась за него и теперь, по всему видно, была счастлива, что наконец-то они свиделись…

Все эти мысли пришли мне в голову, когда я стояла и смотрела на них обоих. Недаром моя бабушка нередко говорила:

— Наша Анюта удивительно проницательная, словно рентгеном всех насквозь просвечивает…

Мы все вместе вошли в палату.

Очевидно, жена Любимова уже успела познакомиться с Тупиковым и с Беловым. Тупиков вскочил со своей кровати, на которой сидел:

— Садитесь сюда, так вам будет удобнее всех видеть.

— Зачем? — спокойно возразила она. — Я на мужнюю койку сяду.

И села рядом с Любимовым, уверенно положив большую, крепкую ладонь на его щуплое плечо. А он, как мне показалось, весь плавился от счастья, смотреть на него было как-то даже немного совестно, словно подглядываешь за кем-то украдкой.

— Значит, так, — сказала жена Любимова. — Сейчас пойду, поговорю с начальником отделения.

— Начальник отделения у нас майор, — вставил Тупиков.

Она неторопливо кивнула.

— Пусть майор, хоть бы и генерал, мне что, я скажу, чтобы его выписывали, скажу, хватит ему на больничной койке валяться…

— А если врачи не согласятся? — спросил Тупиков.

— Мы расписку дадим, — сказала она. — Я вообще так считаю: дома стены помогут, дома он и отоспится как следует, и поест вволюшку свое, домашнее…

— До чего я, если бы ты знала, по нашим пельменям истосковался, — признался Любимов.

— Я тебе и пельмени сготовлю, и шаньги, и пироги твои любимые, с брусникой, с рыбой, только ешь, поправляйся…

У нее был несколько странный выговор, должно быть, уральский. И Любимов так же говорил, как она, и некоторые его слова поражали, так, например, он называл мочалку «вихотка», вместо «печально» говорил «тусменно».

— Что-то мне нынче тусменно на душе…

Белов слегка приподнялся на кровати.

— Раненько вы схватились, уважаемая, еще сперва супругу вашему надо будет на фронт податься, а потом уже уральские пельмени чеканить.

— Ну что ж, — невозмутимо согласилась она, поправив свою немыслимо зеленую косынку. — Пусть на фронт подастся, куда все, туда и он, стало быть, я его все одно ждать буду.

Мне подумалось, она какая-то положительная, надежная, ей можно верить на все сто, как говорил когда-то мой папа.