Лилея

Камердин Данила, молодой парень, меньше году как взятый в господский дом, раз другой шмыгнул было носом, стягивая туфли с ног своего господина. Однако ж зареветь в голос не посмел, чуя, что надобно бояться Нелли.

–  Касатка, что стряслось с Филипп Антонычем?

Нелли вздохнула с невольным облегчением.

Параша, еще запыхавшаяся от бега, опустилась около кровати - Данила еле успел отскочить в сторону.

–  Да много шуму из ничего… Прасковия, - Филипп даже не приподнял головы.

Покуда подруга уверенно щупала биенье жизненной жилы, водила рукою перед глазами Филипп и заглядывала ему в лицо, Нелли потихоньку успокаивалась. Не может ничего худого случиться в этой спальне, светлой из-за стеклянных окон до самого полу, где на украшенной слоновой костью и веселыми золотыми завитушками кровати появился на свет малютка Платон. Да и худая полоса в жизни кончилась, кончилась наверное, разве не о том она сегодни думала?

–  Парашка, а Роман-то где, не побежал один на болото?

–  Да нет, кого-то догонять вздумал, - отозвалась та, озабоченно ощупывая чело больного.
– Эй, малый, а ну-ка в мою горенку, чтоб одна нога здесь, другая там! На подоконнице белая коробушка из бересты.

–  Давай, Данилка, вишь, Прасковия власть в руки забрала. Сейчас всем на орехи будет… - Филипп говорил весело, но как-то очень тихо.

–  Вот увалень-то… - проворчала Параша вослед камердину.
– Слышь, касатка моя, вели Татьяне кипятку взварить, да кувшин пусть глиняный несет.

Челядь толпилась в прилегающей к спальне горнице. До чего ж этот народ любит пугаться, выть, заглядывать в двери… Ох, зла на них нету! Право, люди в трудную минуту ровно дети малые, да какой, от Романа толку больше.

Распорядившись, Нелли поспешила назад в спальню. Филипп негромко разговаривал с Парашею. О, нет! С Парашей не стал бы он говорить по-французски. С кем же тогда?

–  Хорошо помню я урок о капитуляриях Карловых… - со странною настойчивостью убеждал кого-то Филипп.
– Спросите хоть сейчас! «Ежели кто сожжет тело по обряду языческому, а кости его оборотит в пепел - да будет казнен смертью!»

–  Парашка, да у него бред!
– воскликнула Нелли.
– Господи помилуй, он, верно, вообразил себя школьником на родине!

–  Бред бы еще ладно… - отозвалась подруга, растирая какой-то сухой корешок в маленькой медной ступке.
– Пособи-ко мне, без воды это потребляют…

Чего-то недоставало в обыкновенной деятельности Параши, и странный сей изъян не вдруг сделался понятен Нелли, помогавшей подруге сыпать щепотку бурых волоконец при помощи крошечной лжицы в рот мужу. Всегда Параша приговаривала заклинания, когда лечила!

–  А чего ж ты наговор не говоришь? Или не знаешь наговора на эту болезнь?
– испуганно прошептала Нелли, придерживая голову Филиппа, чтоб он не поперхнулся.

–  Не болезнь то, - мрачно ответила Параша, отворачивая лицо.
– Болезнь-Иродиада - злобный дух, что в человека входит по своей волюшке. На каждую Иродиаду есть заклятье.

–  Он бредит, а ты говоришь не болезнь!
– Нелли возмутилась.
– Что же тогда по твоему?

–  Отрава.

ГЛАВА III

Тихо сделалось в спальне, так тихо, что донеслось, как мычит вдали стадо, гонимое с пастбища. Звенели колокольцы, покрикивал пастушок. Мирные эти звуки сельской жизни были так привычны, что немыслимо казалось поверить в только что прозвучавшее страшное слово.

–  Ты про злоумышление говоришь?
– Голова мужа на локте Нелли была беспомощно тяжела, чем-то походил он на Платона, когда тот еще не научился ее держать. Теперь Филипп молчал, только уста его слабо содрогались, словно вдогонку речи. Серые глаза глядели вовсе мимо Нелли.
– Кто в своем дому мог такое сотворить?

–  Не знаю покуда.
– Параша, приняв от Татьяны кувшин, что-то заливала кипятком в чашке.
– Не трусь, негоже тебе трусить. Даст Бог, так выведем яд.

–  Не верю я!
– Нелли устроила беззащитную голову Филиппа в подушках. Прозрачный холодный пот, вовсе не такой, как на жаре, проступал то и дело на его челе, которое Нелли отирала своим платком.
– Кому надобно злоумышлять на Филиппа?

–  Я того не знаю, а ты, коли пораскинешь умом, так небось поймешь, - Параша накрыла чашку крышечкою.
– Три «Отче наш» должно настаиваться, не сбивай меня теперь.

–  Понимать тут нечего! У Филиппа во всей России врага нету!
– Нелли, ученая подругою, все ж придержала гневный возглас, покуда та шевелила губами.

–  Нету, говоришь?
– Параша извлекла из короба ситечко.
– А те, каменщики вольные, Дьяволу подневольные? Разве не растревожили мы тогда осиного роя?

–  Скажешь тож, - возмутилась Нелли.
– Им ноне такого дрозда задала Государыня, что самим быть бы живу, нето воевать.

–  Нелли!

–  Душа моя, тебе лучше?

–  Неужто я болен, Нелли? Давно?
– Персты Филиппа, сжавшие ладонь Нелли, обжигали хладом.
– Право слово, ничего не помню!

–  Ты был болен, а теперь станешь скоро здоров!
– Нелли приняла чашку и поднесла к губам мужа.
– Выпей лекарство.

–  Экая гадость, - Роскоф скривился после первого глотка.
– Прасковия, ты, я чаю, сушеных лягушек натолкла.

–  Пей, Филипп Антоныч, без разговору!
– прикрикнула Параша сердито.

–  Да уж пью, пью…

Параша глядела исподлобья: когда б ни очевидная глупость такого предположения, Нелли подумала бы, что недовольство ее из того, что Филипп пришел в себя.

–  Да разве ж можно?!
– заполошно прошептал кто-то за дверьми в близкие покои, верней даже шепотом крикнул. Теперь Нелли поняла, что уж с минуту доносится оттуда беспорядочный топот и шум, словно ловят курицу к обеду.

–  Ай!

Створки двери стукнули и на пороге явился Роман, с игрушечным пистолетом в руке. Пистолет этот, копию всамделишного, отлил недавно из олова Роскоф.

Экое он еще дитя, даже меньше, чем кажется!

–  Насилу догнал, пригрозил, что пристрелю коли со мною не воротится, - Роман сунул игрушку в карман.
– Надобно ж таким дураком быть, чтоб за настоящий принять. Дядя Филипп, лучше тебе?