Лилия для Шмеля

Сначала я испугалась, а потом, подумав, согласилась.

— Только псевдоним жаль, — заметила осторожно.

— Тогда напишем и имя, и псевдоним. Он у вас мелодичный. Что-нибудь означает?

— Лилия — имя, астра — цветок похожий на звезду.

— Хм, — Освальд задумчиво склонил голову. — Цветок, похожий на звезду. Оригинально. Мне нравится. Кстати, чем сегодня будете заниматься с Вейре?

— А есть какие-то планы? — по его заговорщицкому взгляду догадываюсь, что у герцога уже есть свой план на день.

— Сегодня открытие выставочной галереи.

— Я только за! И Вейре понравится!

— Тогда собираемся! Я как раз выкроил время.

Мы часто посещали людные места, и всегда наше появление вызывало перешептывания. Конечно, наследник герцога держит за руку отца и гувернантку. Но Освальд держался невозмутимо, Вейре тоже, и я невольно равнялась на них и постепенно становилась чинной аристократкой. Но мое хладнокровие подвергалось испытанию каждый раз, когда к герцогу подходили дамы с кокетливо улыбавшимися дочерьми, пытались навязаться в компанию. Освальд отвечал вежливо, с прохладцей. Еще и Вейре мешал им общаться, играя роль несносного избалованного ребенка, но я все равно ужасно ревновала.

И все же время в галерее мы провели интересно. А Вейре настолько пребывал в восторге от картин художников королевской академии, что заявил:

— Папа! Я хочу учиться в академии! — чем довел Освальда до исступления.

— Вейре! — обратную дорогу наставлял он сына. — Военная карьера тебе не светит, но чиновническая — вполне! Ты должен приносить пользу королевству, а не кистью по холсту возюкать!

— Угу, — кисло отвечал малыш, а вернувшись домой схватил альбомы, кисти и убежал в сад, где в самом дальнем углу попытался изобразить впечатлившую его сцену морского боя… А я в это время успокаивала Освальда, рассказывая, что художники тоже важны для общества.

* * *

Через седмицу герцог вручил мне нарядную книгу в тисненой золотом обложке, с плотными, белыми страницами и красочными иллюстрациями.

Я взяла ее, потрясающе красивую, в руки и с трудом поборола желание ринуться и обнять Освальда!

— Рады?

— Очень! — ответила смущенно. Умел он смотреть, ласкающе и дразня одновременно, от чего меня бросало в жар! Поди, перечитал вторую часть истории про Эну… Стоило вспомнить, что я там понаписала — стало до того стыдно, что покраснела, как свекла.

Уходила от Веспверков, прижимая к груди книгу, как самое ценное, что у меня есть.

— Фина, не надоело пешком расхаживать? Или до сих пор экономишь каждый полмерс? — строго спросил Освальд, провожая меня до самых ворот.

— Так лучше думается! — помахала рукой, сожалея, что не могу его обнять.

* * *

Пока в доме идет ремонт, я живу у графини, поэтому день начинается с душистого травеля, что приносит Мигрит. С горячей чашкой в руках я встаю у окна, любуюсь весенним утром, первыми цветами, изумрудной зеленью в саду, жадно вдыхаю свежий воздух, радуюсь, что рядом есть близкие по духу люди, что они любят меня, а потом иду к Веспверкам и в теплой компании завтракаю второй раз.

Только что-то они начали от меня скрывать. Думают, не замечаю, как Вейре с Освальдом заговорщицки переглядываются? Наверно, что-нибудь замышляют в честь моих именин, что состоятся уже меньше, чем через лунье. И Инора тоже с ними заодно… Мне их тоже что ли удивить?

«А закажу-ка свечки тоненькие, воткну в торт. Обязательно загадаю желание, а потом под смех и веселье буду их задувать. Если суметь сделать свечи такие, чтобы после задувания они сами загорались вновь — все пройдет незабываемо…» — мечтала я, переходя улицу. — Если еще положить в шкатулку карточки со смешными заданиями — будет совсем здорово!» — Очень хотелось устроить для них что-то душевное, незабываемое.

Я подошла к оживленному проспекту. Погода стояла изумительная, но чтобы не испачкать платье навозом, следует сосредоточиться. Не зря же утром тщательно выбирала прическу и наряд.

Приподняла край подола, огляделась по сторонам, и вдруг… напротив меня остановила карета.

— Корфина?! — раздалось со спины. Я оглянулась на женщину, и тут же ощутила, как за плечи меня схватили сильные руки…

Не успела даже закричать, как оказалась в темном душном нутре дешевого экипажа. Я сопротивлялась, но от удара по лицу потеряла сознание.

Когда очнулась, уже находилась в каком-то доме.

Связанная по руками и ногам, я лежала на большой постели с пыльным, старым балдахином, и не могла пошевельнуться. От страха задергалась и услышала противный, надсадный голос, который узнала мгновенно.

— Ну, невестушка! Попалась!

Повернула голову и увидела довольного Унда, развалившегося в кресле.

— Должок надо оплачивать. Не хотела быть женой, станешь просто девкой.

Наблюдая, как я бледнею, он осклабил желтые, плохие зубы. Меня передернуло от омерзения. Мало того, ничтожный и безобразный, еще и жестокий. Стоило представить, что меня ждет — стало страшно до тошноты.

Наверно, он ожидал слез, истерики. Я же молча отвернулась от него и обреченно закрыла глаза.

Раздались тяжелые шаги, а потом жесткая мужская лапа легла на щиколотку и, оставляя зацепки на чулке, заскользила по колену.

Я по-прежнему молчала. И Унд начал закипать.

— Неужели твой красавчик добрался первым? — прорычал он и замахнулся. Но наше общение прервал хлопок двери и холодный голос Эндины.

— Не стоит… — чеканя шаг, победительницей, она подошла ко мне. — Еще к нотариусу ее вести. После делайте что пожелаете.

И я поняла: семейке Фины не давали покоя мои деньги — зачем еще идти к нотариусу? А другой не мог уняться, что я ускользнула из его лап.

В Унде боролись похоть и жадность.

— Ты еще пожалеешь! — посипел он, склонившись ко мне.

От запаха застарелого пота меня замутило. И стошнило бы, если бы он не отпрянул. Но когда он, наконец-то, покинул комнату, ко мне подсела мать.

— Вот мы и встретились, Корфина, — пропела она, трогая пальцем кружево на моей юбке. — Надо же! — Хмыкнула. — Настоящее пейленское кружево! Семья нищенствует, а ты роскошествуешь. Надо делиться с близкими.

Я просто молчала, судорожно обдумывая, как выкрутиться. От Эндины ждать снисхождения не стоит, скорее из камня удастся каплю участия выдавить, чем из нее. Как бы то ни было — я не собираюсь умирать и делать глупости. Если надо, предложу Унду свои деньги… Он жадный, должен купиться…

Однако больше всего я отчаянно жалела, что девственность этого юного тела достанется безобразине. Эх, если бы знала, не отталкивала бы Освальда…

Тело прошиб озноб: ведь после того, что он прочитал в книге, если даже полюбит меня, как лишенная девственности, я докажу ему, что это все вымысел? Это подкосило меня.