Лимонов

А как поживает Анна? «Анна? Господи! Разве ты не знаешь? Она повесилась в своей конуре, где жила, когда ее выпускали из психбольницы». Анна пыталась рисовать, в последнее время очень растолстела. Раиса иногда заходила к ней. Однажды Анна спросила у нее адрес Эдуарда в Париже: «Я не смогла ей отказать. Она тебе писала?» Эдуард кивнул. От нее пришло пять или шесть писем, полных такого мрачного бреда, что он не нашел в себе сил на них ответить.

Телевизор в квартире работает постоянно, показывая самые мазохистские, на взгляд Эдуарда, передачи в мире: бесконечные стенания, бесконечное смакование катастроф, и все это обильно сдобрено слащавой музыкой. Только что умер Сахаров – предмет его давней острой ненависти, и, как утверждают журналисты, этого великого человека оплакивает вся страна – от столицы до самой отдаленной деревушки. «Они все с ума посходили, – замечает Раиса, которая смутно представляет себе, кто такой Сахаров. – Можно подумать, что опять хоронят Сталина». Один выступающий сравнивает усопшего с Махатмой Ганди, другой – с Эйнштейном, третий – с Мартином Лютером Кингом, а какой-то шутник – даже с Оби-Ван Кеноби из «Звездных войн», мудрым советником слабовольного и нерешительного магистра Йоды, на которого все больше начинает походить Горбачев. «А кто же тогда Дарт Вейдер?» – спрашивает интервьюер. Разумеется, не обошлось и без Евтушенко, который вылез перед камерами, чтобы прочитать свое стихотворение, где Сахаров назван «трепещущим огоньком, разрывающим тьму эпохи» – эта метафора развеселила Эдуарда: он сделает ее своей, загадочной для других, фирменной фишкой – непременным атрибутом его статей в L’Idiot. Все ждут, объявит ли Горбачев национальный траур? Не объявит, потому что такой традиции в стране нет: три дня траура предусмотрены лишь в случае кончины Генерального секретаря партии, один – для члена Политбюро и ни одного для простых академиков. Комментаторы воспринимают эту холодность как свидетельство неприязни к правым, и их догадка подтверждается в день похорон. Горбачев ограничился тем, что постоял несколько минут у гроба, так и не присоединившись к сотням тысяч граждан, которые по собственной инициативе – беспрецедентный для страны факт – прошли через всю Москву траурным шествием. Зато свой шанс не упустил один из депутатов, чье грубоватое, но симпатичное лицо и простецкие манеры Эдуард уже отметил: его зовут Борис Ельцин. К этому времени Ельцин, со скандалом покинувший Политбюро, уже считался признанным лидером демократов, и вот он вышагивает за гробом Сахарова рядом с его вдовой Еленой Боннер. Эта старая ворона беспрерывно курит и всякий раз, попадая в объектив камеры, или гасит докуренную, или раскуривает новую сигарету. Заметив, что люди, окружившие Ельцина и Боннер, потрясают плакатами с перечеркнутой цифрой 6, мать спросила:

– А что значат эти шестерки?

– Это значит, – объясняет сын, – что они требуют отмены шестой статьи конституции о руководящей роли КПСС.

– А чего же они хотят?

– Ну, чтобы партий было несколько, как во Франции.

Мать смотрит на него с ужасом. Несколько партий – это кажется ей таким же варварством, как необходимость платить за газ.

Часть шестая Вуковар, Сараево, 1991-1992

1

Они сидят на фоне глухой стены, в правом углу, зажатые между двумя столами из коричневого пластика. Больше никакой мебели: похоже на классную комнату, столовую или какое-нибудь административное помещение. На ней светлое пальто и крестьянский платок, он одет в темное пальто, шарф, на столе – цигейковая шапка. Они похожи на чету пенсионеров. Оба все время в кадре, но камера движется резко и хаотично, то отъезжая, то приближаясь, то панорамируя картинку, на которой только они двое. Людей, стоящих или сидящих напротив, не видно. Как и лица того, кто, тоже находясь за кадром, монотонно, но с раздражением, бросает в лицо старикам обвинения в том, что они жили в безумной роскоши, позволяли детям умирать с голоду, совершили геноцид в Тимишоаре. После каждого нового залпа обвинений невидимый прокурор ждет ответа, но старик, тиская в руках шапку, упрямо отвечает одно и то же: устроенное над ними судилище – незаконно. Время от времени его жена начинает возмущаться, пытается приводить какие-то доводы, а он, чтобы успокоить, привычным и трогательным жестом накрывает ее руку своею. Иногда он взглядывает на часы, из чего судьи делают вывод, что он ждет прихода войск, высланных ему на подмогу. Но войска все не приходят, и через полчаса съемка прекращается. Темный экран. Следующий кадр показывает их окровавленные тела: они лежат прямо на тротуаре. Где – непонятно: какая-то улица или двор.

Своей дикостью и странностью эта пленка напоминает ночной кошмар. Снятая румынским телевидением, она прошла по французским телеканалам вечером 26 декабря 1989 года. Я был потрясен, увидев ее, это случилось перед самым моим отъездом на Новый год в Прагу. А Лимонов тогда как раз вернулся в Париж из Москвы. Ему удалось разыскать Наташу, и она приехала с ним – размягченная и тихая, как всегда после своих загулов. Возможно, он задумался о судьбе их супружества, о своей мечте стареть и умереть возле жены. Уверен также, что он вспомнил и своих родителей, потому что, посмотрев эту передачу, сел и написал статью, где есть такие строки: «Видеозапись, задуманная как оправдание уничтожения главы румынского государства, – современный, страшный и яркий документ любви двух пожилых людей, объясняющихся друг другу в любви прикосновениями и взглядами. За всего лишь несколько часов до смерти… Наверное, он и она были в чем-то виноваты, невозможно обнаружить невиновного ни в чем лидера нации. Самый невинный все равно что-то подписал, кого-то не помиловал, не спас, разрушил. Такова профессия лидера. Но пленка эта, скудно заснятая людьми, уже договорившимися об их смерти, и долженствующая служить документом против них, свидетельствует лишь об их любви, об их простом величии. Затиснутые в угол между столами, невыспавшиеся, готовящиеся к смерти, застигнутые врасплох, они, однако, показали нам вживую действо, родственное лучшим трагедиям Эсхила или Софокла. Элена и Николаэ Чаушеску навечно присоединились к бессмертным любовным парам мировой Истории…»

Я не стал бы описывать эту историю с таким лиризмом и не думаю, что эта малосимпатичная парочка виновата лишь в том, чего невозможно избежать, находясь у власти. И все же, помню, я тоже испытал острое чувство тоскливой неловкости, глядя на эту пародию на справедливый суд, обернувшуюся грубым сведением счетов. Топорный спектакль, поставленный в назидание другим, полностью провалился, потому что, – и тут Лимонов прав, – какими бы преступниками ни были обвиняемые, в этой сцене они выглядели более достойно, чем их судьи. Нечто подобное я испытал недавно, наблюдая, как сперва гнали, как дикого зверя, а потом казнили Саддама Хусейна. Волшебный 1989 год, волною бескровных революций вынесший к власти в Восточной Европе гуманистов вроде Вацлава Гавела, заканчивался на неприятной ноте.

В следующие месяцы из Румынии до нас доходили и другие странные слухи. Революция, которая покончила с Чаушеску, объявила о тысячах мучеников, уничтоженных корчившимся в предсмертных конвульсиях режимом. Узнав о массовых захоронениях трупов в Тимишоаре, все были потрясены. Официально озвученное количество жертв – четыре тысячи. Газета Liberation уточняет: 4630. 70 000 – широким жестом округляет канал TF-1. В тот самый час, когда публика обращает свои взоры на индейку и фуа гра, в теленовостях показали, как из наскоро закиданных землей рвов вытаскивали похожие на скелеты трупы в полосатых робах. Европа вздрогнула. Заговорили о том, что надо отправить в страну контингент международных сил, чтобы остановить убийц из издыхающей Securitate, политической полиции Чаушеску. Однако вскоре выяснилось следующее: во-первых, трупы, которых оказалось не больше нескольких десятков, были заранее вырыты из могил на тимишоарском кладбище, где они мирно покоились, умерев в собственных постелях, а потом, под камеру, сыграли свои роли в описанном спектакле. А во-вторых, палачи из Securitate, и не помышлявшие о самоубийственном геноциде, все до одного оказались членами Фронта национального спасения, партии нового президента Иона Илиеску. Что же до официально запрещенной и обвиненной во всех смертных грехах Румынской компартии, то она поменяла название и лидера и в целом чувствовала себя неплохо. А прошедшие в марте 1990-го выборы подтвердили нелестную характеристику румынского народа как единственного в мировой истории, по доброй воле посадившего себе на шею коммунистов. Все это заинтриговало меня настолько, что той же весной я отправился в Румынию делать репортаж.

Фрейд ввел в употребление понятие Unheimliche, что переводится как «пугающая странность» и описывает некие ощущения, которые могут приходить к нам как во сне, так и наяву: то, что ты видишь перед собой, то, что кажется тебе хорошо знакомым, оказывается до странности чужим. Alien, сказал бы англичанин. Постреволюционная Румыния произвела на меня впечатление настоящего разгула Unheimliche. Не страна, а сплошная Twilight zone [36] , которая, по утверждениям местных жителей, как головка сыра, пронизана огромным количеством вырытых службой безопасности подземных ходов, где люди исчезают бесследно. Самовоспроизводящаяся и лукавая сумеречная зона, впечатанная в самое ненадежное время суток, выглядит еще более пугающей из-за рыскающих по Бухаресту огромными стаями бродячих собак, которые соперничают за пропитание с десятками тысяч бездомных детей. И все же самое страшное здесь – это волки, в которых превратились все граждане страны. Из-за ненависти, подозрительности и клеветы воздух стал ядовит, как отравляющий газ. Мне, к примеру, запомнился один писатель: двадцать лет он пользовался милостями властей, а теперь, не закрывая рта, рассказывал мне сказки о своем «внутреннем сопротивлении» проклятому режиму. Когда же я спросил, – разумеется, не желая его обидеть, поскольку понимал щепетильность ситуации, – не может ли он назвать имена людей, которые сопротивлялись режиму чуть менее «внутренне» (имея в виду оппозиционеров в белых одеждах, с незапятнанной репутацией, местных аналогов Сахарова), он, строго на меня взглянув, ответил, что предпочел бы об этом умолчать. Во-первых, чтобы сохранить тайну, а также из сострадания, поскольку всем известно, что самых рьяных осведомителей Securitate вербовала именно из числа пресловутых оппозиционеров. Ладно. Мастер-класс искусства изворотливости только начинается. Дальше – больше. Все умники, которым я пересказывал этот ответ, подтвердили, что мой собеседник, конечно же, был прав. Происходящее ни для кого не было тайной, все всё знали, и спорить не о чем.

36

Сумеречная зона, намек на одноименный фантастический американский сериал, снятый режиссером Родом Серлингом.

Настала пора поговорить и о самих умниках. Я познакомился с ними в Румынии, эти цветочки расцвели на руинах коммунистического режима. Дипломаты, журналисты, официальные наблюдатели, долго жившие в стране, считали хорошим тоном ставить под сомнение все – и официальные сообщения, и повторяемые прессой банальности и иллюзии благонамеренной публики. Ярые ненавистники политкорректности и апологеты realpolitik, умники упоенно разглагольствуют о том, что спецслужбы (КГБ, а в данном случае – Securitate), которых наивные люди считают вместилищем мрака и смерти, на самом деле не что иное, как аналог французской Национальной школы управления (ENA). Что научные труды Элены Чаушеску, снискавшие автору степень доктора honoris causa [37] всех университетов страны, вовсе не так ничтожны, как утверждают злопыхатели, да и стихи Радована Караджича (он скоро появится на страницах этой книги) тоже весьма талантливы. Умники пользовались доверием президента Миттерана, и это наложило определенный отпечаток на его внешнюю политику, а Румыния, где все было двусмысленным, поддельным и ненадежным, где горы трупов, возбуждавшие гнев и сочувствие Запада, на деле оказывались зловещим маскарадом, стала для них настоящим Клондайком.

37

Ради почета, во славу (лат.).

После двухнедельного барахтанья в этом болоте лжи и клеветы я созрел для того, чтобы выслушать впечатления одного старого румына, тридцать лет прожившего в изгнании во Франции и недавно вернувшегося на родину. То, что он мне сказал, было совсем не глубокомысленно и уж тем более не политкорректно: “Вы видели эти рожи на улицах? Вы рожи их видели? Нищета и грязь – это бы еще ладно, но эта тупая подозрительность, эта униженность, этот подлый страх на лицах! Мой народ таким не был, я вас уверяю. Это не мой народ. Я ничего не понимаю. Кто эти люди?» Его слова напомнили мне снятый в пятидесятых годах научно-фантастический фильм «Вторжение похитителей тел», герой которого испытывает ужас, обнаружив, что людей постепенно подменяют потусторонние существа и что все его знакомые, вроде бы не изменившись наружно, превратились в творящих зло мутантов.

К концу моей командировки президент Илиеску и его премьер-министр Петре Роман обратились к трудящимся с призывом защитить «демократию» (я ставлю кавычки здесь, хотя в них можно взять каждое слово) от неофашистского заговора, разумеется тоже сфабрикованного, как и якобы учиненный Securitate геноцид в Тимишоаре. Хотя некоторые детали этой инсценировки были вполне реальными: я говорю об огромном количестве автобусов и спецпоездов, нанятых Фронтом национального спасения, чтобы 14 июня 1990 года свезти в Бухарест двадцать тысяч шахтеров, вооруженных железными прутьями и доведенных до исступления бешеной обработкой мозгов. Эта толпа два дня терроризировала город, бросаясь на каждого, кого можно было заподозрить в связях с оппозицией. Но поскольку таковых оказалось недостаточно, они срывались на всех, кто попадался под руку, раздавая удары направо и налево хотя бы для того, чтобы все поняли: с ними не шутят. Я в то время сидел в Карпатах, спешно дописывая свой материал, и в Бухарест вернулся, когда все было кончено. Шахтеры, получив благодарность от президента Илиеску, стали разъезжаться, а журналисты, наоборот, – съезжаться, заполняя гостиницу «Интерконтиненталь», где я, отложив свой отъезд, еще три дня ждал новых событий. Наблюдая на улицах скопления людей, которые тут же рассеивались, собирая стекавшиеся в гостиницу слухи, я все не мог решиться: то ли уехать, рискуя снова пропустить что-то интересное, то ли остаться, рискуя потерять законный повод покинуть эту страну.

В те дни я много общался с одним американским журналистом, которому изрядно досталось в прошедшей свалке, по каковой причине он разделял мой живой интерес к параноидальной научной фантастике в духе «Вторжения похитителей тел». Перебрав кучу романов, фильмов и имен их авторов, мы добрались до Филиппа К. Дика и сошлись на том, что его романы, с пугающей резкостью описывающие распад реальности и воспринимающего ее сознания, могут служить единственными надежными проводниками для путешествия по румынской twilight zone.