Линии разлома

Папа так увлекся расхваливанием своих «Талонов», что мне уже казалось, он никогда не остановится, перечисляя их достоинства, но тут бабуля Сэди его прервала:

— Замолчи! — Голос она понизила еще больше, так старалась не разбудить меня, но и по ее шепоту слышно было, что она в ярости. — Остановись! Ты хоть соображаешь, что сейчас описал, Рэндл? До тебя доходит?

До папы прекрасно доходило, что именно он описал, он сообразил также, что бабулины вопросы не взаправдашние, а риторические, и потому ждал, что она сама на них ответит. Ждать пришлось недолго:

— Идеальный нацист — вот что вы создали! Безукоризненный мачо: твердый, стальной, лишенный человеческих чувств. Рудольфа Гесса ты описываешь, не узнал?! Того самого типа, который управлял работой газовых камер в Освенциме. Главное — никаких сантиментов! Сантименты — это мягкотелость, что-то женственное, мерзкое. Враги — не люди, это подонки, нечисть, а мы — машины. Наше дело сосредоточиться на приказах, свести себя к приказу — и убивать, убивать, убивать.

— Боюсь, ма, что все это не с нацистов началось и не ими кончится. Это азы военной подготовки. Те же призывы на протяжении истории человечества вдалбливали всем воинам от Гильгамеша до Линд и Ингланд. Неужели ты веришь, что в твоем драгоценном Цахале все по-другому? Думаешь, Шарон, инспектируя свои войска, говорит им: «Дамы и господа, смотрите же, не забывайте: палестинцы точно такие же люди, как вы, поэтому, сбрасывая бомбы на Рамаллах, вам надлежит испытывать теплые чувства к каждой из своих жертв, будь то мужчина, женщина или дитя…»

— Рэндл, сейчас же прекрати! Оставь Цахал в покое! Мы же с тобой договорились не касаться этой темы. Но… роботы! Нет, это уж слишком!

Мое сердце колотилось. Я ошалел от восторга: мой отец содействует отправке в Ирак солдат-роботов, которые будут убивать наших врагов! Он говорил мне, что причастен к борьбе, но разве я думал, что он там не где-нибудь, а среди первых и замешан в таких важных, тонких вещах? При одной мысли об этих роботах, как они, ощетинившись оружием, стреляют в арабов, а потом равнодушно смотрят, как те дрыгаются на забрызганном кровью песке, я впервые за последние долгие недели почувствовал, что мой пенис твердеет! Значит, я наконец выздоравливаю! Я натянул на себя покрывало, легонько подрючил свой кончик и соскользнул в сон.

…По городу шастают роботы, они врываются в дома и похищают детей, потом вскрывают им черепа, чтобы посмотреть, как функционирует мозг. Больница полна детей с пустыми черепами: наш мозг удален, зато нас подключили к машинам, чтобы тела продолжали жить. Мама ежедневно навещает меня в клинике, хотя знает, что я больше никогда не смогу думать. Я вижу ее и узнаю, но говорить с ней не могу; как ни странно, мне это безразлично.

Когда я проснулся, мы уже почти приехали, а разговор на переднем сиденье успел вернуться к своему отправному пункту.

— В Санта-Кларе в октябре планируется интернациональная встреча робототехников, — слышу я голос папы. — Это очень масштабное мероприятие. Моя контора в будущем месяце командирует меня в Европу для подготовительных переговоров.

— В Европу? Куда именно? — спрашивает бабуля Сэди, а папа тем временем уже повернул в аллею, ведущую к нашему дому, вот и машина останавливается.

— Как раз в те страны, о которых я тебе только что говорил, — во Францию, Швецию, Германию…

— Ты собираешься в Германию? В августе? — уточняет Сэди.

— У меня там три встречи в разных местах — во Франкфурте, Хемнице и Мюнхене.

— Значит, в августе ты будешь в Мюнхене? — повторяет бабуля, но папа не отвечает, теперь ведь это тоже риторический вопрос; он заглушает мотор. Несколько секунд проходят в молчанье, слышны только птичий щебет да лай собак где-то вдали.

— Знаешь что, Рэндл? — говорит наконец бабуля Сэди. — Знаешь что? Вся семья отправится в Мюнхен вслед за тобой.

— Но я не…

— Да, да!

— Я что-то в толк не возьму, ма.

— Нет, право же, это гениальная мысль. Гениальная! Послушай. Возьмем с собой бабулю Эрру. Ведь Грета, ее старшая сестра, живет в окрестностях Мюнхена, и она очень больна. Она мне писала, что многое отдала бы, только бы перед смертью повидать сестренку. Так что я вас всех приглашаю!

— Извини, ма, но ты несешь полнейшую чепуху. Тебе никогда не уговорить свою мать приехать. Не только потому, что вот уже шестьдесят лет ноги ее не было в Германии, не только потому, что она с тех же пор потеряла всякий контакт с этой… так называемой сестрой… Но для нее даже ты… Вы же с ней уже пятнадцать лет как не разговариваете!

— Четырнадцать.

— Ладно, четырнадцать. Слушай, ма, с твоей стороны это очень мило, но спасибо — нет. Меня психодрамы этого сорта мало соблазняют.

— Да подумай же, Рэндл! Подумай о Тэсс, как полезно ей будет путешествие, она ведь никогда носа не высовывала за пределы Соединенных Штатов. А Соломон? Мальчик подавлен после всех этих печальных испытаний, которым вы его подвергли… Вместо того чтобы торчать здесь все лето и киснуть от скуки, ожидая, пока у него отрастут волосы и начнутся занятия в школе, он переживет дьявольски увлекательное приключение! И Грета… Я многим ей обязана, Рэндл, ведь Грета мне помогала в моей работе. Я никогда не теряла с ней связи. У нее рак, она при смерти, и ее самое страстное желание — в последний раз увидеть сестру… Что до тебя, ты так или иначе должен съездить в Мюнхен, так о чем речь? А? В чем проблема?

Этот замысел бабули Сэди весь дом вверх дном перевернул.

На следующий день, в субботу, за завтраком провели голосование: мы с мамой были «за», а папа «против»; получалось уже трое против одного. Даже если ПРА скажет «нет», все равно «да» в большинстве.

— Не имеет значения! — заявил папа. — Если Эрра проголосует «против», она не приедет, тогда путешествие станет бессмысленным для всех.

— Да ничего подобного! — хором закричали мы с мамой. А мама прибавила: — Так или иначе, мы увидим Германию и познакомимся с сестрой твоей бабушки. Ведь не каждый день узнаешь, что у тебя есть родственники в Европе!

— Есть только один способ разрешить вопрос, Рэндл, — сказала бабуля Сэди. — Ты должен позвонить Эрре.

— Позвони сама. Твоя идея — ты и звони!

— Нет, это нелепо. Мы так давно не разговариваем… Она даже моего голоса не узнает.

— Вот что, ма: если хочешь затащить ее в Мюнхен, тебе придется с ней поговорить. Так лучше начать прямо сейчас, разве нет?

— Ну же, Рэн, прошу тебя, позвони. Ты скорее сумеешь убедить ее. Вы с Эррой всегда были так близки.

— Но у меня нет ни малейшего желания ее убеждать! Это ты жаждешь уговорить ее!

— Ладно, хорошо, о’кей. Как бы то ни было, сейчас еще слишком рано. Вспомни о несовпадении часовых поясов: в Нью-Йорке около шести утра, не больше.

— Э-э нет, ты ошибаешься. Надо не отнять три часа, а прибавить. Стало быть, в Нью-Йорке сейчас ровно полдень, прекрасное время для телефонного звонка.

— Ох ты, Боже милостивый! — воскликнула бабуля Сэди, краснея до корней своего парика. — Ладно, хорошо, о’кей.