Линии разлома

Я лечу по лестнице и бросаюсь к ней в объятия. Она ловит меня с возгласом «Детка моя любимая, какая ты стала взрослая», сажает к себе на колени и целует в лоб, щеки, нос, глаза и подбородок. «Мы можем наконец сесть за стол, Кристина? — спрашивает бабушка. — Уже час тридцать пять. Если подождем еще чуть-чуть, окорок окончательно пересохнет», — а мама смотрит мне прямо в глаза и шепчет: «Как поживает моя сладкая Сэди?» — и я отвечаю: «Хорошо», — а бабушка сдергивает меня с маминых колен и плюхает на стул, и тогда дедушка, махнув электрическим ножом, отпускает свою вечную шуточку о Джеке Потрошителе.

Самое чудесное в моей маме не ее красота, а то, что она излучает обаяние.Так сказал однажды мамин друг Джек, и я запомнила, потому что это чистая правда. Мама одета во все черное (бабушка наверняка считает этот цвет неподобающим для Пасхи), на ней обтягивающие брюки и свитер, из всех украшений — розовый шарф и серебряные серьги-кольца. Мама не накрашена, у нее обычная прическа, но она улыбается, ее голубые глаза блестят, и я вдруг понимаю, что вот она — моя мамочка, а ведь люди, как правило, не там,где они есть, они думают о тысяче разных вещей, но нео вас и нео том, что может случиться за одно короткое мгновение.

(Когда мама рядом, мне кажется, что от ее присутствия вибрирует воздух, тем ужасней, что она так редко появляется в моей жизни.)

— Итак, Кристина, — говорит дедушка после того, как мясо, ломтики ананаса, сладкий картофель и зеленая фасоль съедены. — У тебя появились серьезные конкуренты.

Мама бросает на него непонимающий взгляд.

— Пол Анка снова в хит-параде, и вдобавок о нем снимают фильм.

Мама весело смеется.

— Мы с Полом Анкой работаем в разных плоскостях, — говорит она.

— Передавать такие песни по радио, — вступает в разговор бабушка. — Kissing on the phone [3] , подумать только! Швабры, даже глаз не видно!

— А мне они очень нравятся, — шепчу я себе под нос.

— Браво, Сэди, — восклицает мама.

— Одно могу сказать, — вздыхает дедушка, — человечество стремительно деградирует. Подумать только — всего за два столетия мы скатились от гениальных опер Моцарта к… «агу-агу». И это человеческий язык? Что скажешь, Хилари?!

3

Поцелуй по телефону (англ.).

Он смеется над собственной шуткой и скармливает Хилари кусочек сала под столом.

— Ричард! — возмущается бабушка. — Ты прекрасно знаешь, что не должен давать этой собаке жирного! У Хилари холестерин!

— В детстве я обожала жирное, — мечтательно произносит мама. — Хотела стать Толстой Дамой из цирка.

— Неужели? — удивляется дедушка. (Как он может этого не знать? Неужели забыл?) — Еще одна рассыпавшаяся в прах мечта.

— Мне кажется, что с нашей последней встречи ты еще больше похудела, — замечает бабушка.

— Я прекрасно себя чувствую, — успокаивает ее мама.

Я перестаю прислушиваться к разговору и впадаю в транс: я так долго ждала этого дня, а теперь не знаю, как себя вести, сижу и пожираю маму глазами. В окно за маминой спиной вливается солнечный свет, и ее волосы кажутся золотым ореолом, она здесь, она здесь, она правда здесь, я застыла, завороженная музыкой ее голоса и грациозными движениями рук. Внезапно я слышу: «Хочешь провести у меня следующий уик-энд, Сэди?» — и не верю своим ушам. Следующий уик-энд? До него всего шесть дней.Бабушка и дедушка обмениваются многозначительным взглядом: «Охо-хо, не окажет ли эта женщина дурного влияния на нашу малышку Сэди?» — но потом они вспоминают, что этаженщина — матьих малышки Сэди, она родила ее в восемнадцать и отдала на попечение родителям, потому что у нее не было денег. Теперь маме двадцать четыре, и ничто не помешает ей забрать меня, если она захочет, так что — кто знает? — если я буду хорошо себя вести, когда поеду к ней на выходные, она может меня оставить. Мое сердце колотится, как сумасшедшее.

— Скажем, в субботу, после обеда. Мы с Питером заедем за тобой на машине, а в воскресенье, к вечеру, я отвезу тебя назад. Договорились?

Ответа не последовало.

— Ты согласна, Сэди? — спрашивает мама.

Я готова выпалить, что просто мечтаю об этом, но тут вмешивается дедушка.

— Кто такой Питер? — спрашивает он.

— Питер Зильберман. Мой новый импресарио.

Снова наступает тишина.

— Питер… Зильберман? — повторяет бабушка таким тоном, как будто это имя ей чем-то не нравится.

— Что такое импресарио? — спрашиваю я, представив себе Прекрасного Принца с волнистыми волосами, бросающего в лужу свою красную накидку, чтобы мама не замочила ног.

— Это господин, который занимается тем, чтобы сделать меня знаменитой! Он заботится о моей карьере, организует концерты.

— Ты планируешь концерты? В приличном месте, не в кабаке, не в прокуренном шалмане? — спрашивает дедушка.

— Именно так. — Мама очаровательно улыбается. — Прислать вам билеты?

— Ты прекрасно знаешь, что я ничего не понимаю в твоей музыке, Кристина, — качает головой бабушка. — Не хочу тебя обидеть, но песни без слов еще никому не помогли добиться успеха.

— Я буду первой! — отвечает мама. — Зачем делать то, что кто-то уже сделал до тебя?

Бабушка поджимает губы и насаживает на вилку кусок мяса, словно хочет сказать: и когда только моя дочь научится смотреть правде в глаза?

— У Сэди хороший аппетит, я могу приготовить вам макароны с сыром на вечер…

— Макароны-шмакороны! — смеется в ответ мама. — Один уик-энд Сэди посидит на мамочкиной диете — сухой хлеб и виски… правда, детка?

— Еще бы! — Я лихорадочно ищу, что бы еще остроумного добавить, но в голову ничего не приходит: надежда провести ночь в мамином доме до крайности меня взбудоражила.

— Хорошо, — вздыхает бабушка. — Я соберу ей маленький чемоданчик… У тебя есть лишняя кровать?

— Можно привязать раскладушку к багажнику машины Питера, — предлагает дедушка.

— И речи быть не может! — восклицает мама. — Она может спать на диванчике… да, крошка?

— Еще бы! — Я боюсь показаться дурочкой из-за того, что дважды повторила одно и то же, но мама смотрит на меня взглядом, полным любви и нежности.

— Ну вот, все улажено, — говорит она. — Спасибо за обед, но мне пора бежать на репетицию.

— На репетицию? — изумляется бабушка. — В пасхальное воскресенье?