Линии разлома

— Но ведь причастие…

— Да?..

— Причастие — чудо, правда?

— Да, и что?

— Значит, вино действительнопревращается в кровь со вкусом крови?

— Дедушка, Бог правда создал все на свете?

— Да, Кристина, Он создал все сущее.

— И войну?

— Нет, Он создал людей… а люди воюют… и Господь печалится. Люди его разочаровывают.

— Но если Он всемогущ, почему не сделал людей хорошими?

Многие мои вопросы остаются без ответов. Когда я вырасту, стану Толстой Дамой из цирка, знаменитой певицей, прочту все-все книги, все запомню и, когда мои дети и внуки станут задавать мне вопросы, смогу на них ответить.

Вечером свет зажигать запрещено, иначе мы превратимся в мишени, враги пошлют самолеты и разбомбят нас. Дедушка говорит, это не тевраги, с которыми воюют отец и Лотар, не русские, а англичане и американцы. «Весь мир ополчился против Германии, — объясняет он. — Думаешь, это игра? Вовсе нет! Представь, моя маленькая девочка, что ты выходишь на школьный двор, а остальные дети — все вместе — на тебя накидываются. Понравится тебе такая игра?»

Сирена воздушной тревоги завывает практически ежевечерне, и все обитатели нашего дома прячутся в погребе и ждут отбоя. Нам повезло, что мы живем в маленьком городке и враги думают, что на него не стоит расходовать бомбы. Иногда по ночам небо становится красным от зарева горящих городов.

Я придумала и пою песенку обо всем, что звенит.

Колокол воскресный небо огласил — дин-дэн-дон, К молитве в церковь пригласил. В понедельник в школе прозвенел звонок — дзинь-дзинь-дзинь, Спешите выучить урок. Ночью рев сирены слышен со двора — у-у-у, Провыло — умирать пора.

Когда наша служанка Хельга слышит, как я ее пою, она укоризненно качает головой: мол, не над чем тут смеяться!

Лето подходит к концу, и я иду в школу. В честь первого дня учебы мама дает мне с собой кулек из глянцевой бумаги с яблоками и конфетами, а новый пенал, чистые тетради, линейку, грифельную доску и мел укладывает в кожаный ранец. Все учителя отправились убивать русских, и их заменили молодые незамужние женщины, вдовы или старики, не забывшие, как учились в школе. С нами занимается учительница, она строгая, энергичная и быстро замечает, какая я способная. В первый же месяц она награждает меня тремя золотыми звездами — за успехи в правописании, арифметике и вышивании. В нашем классе три возрастные группы: выполнив все задания для «малышей», я слушаю, чему учат «средних» и «старших», и все запоминаю. Я перегоню Грету, как черепаха кролика, несмотря на фору: вид у нее будет ошеломленный, но ей останется только пыль глотать! Вместо того чтобы учиться постепенно, я хотела бы узнать всесразу, а еще я мечтаю проглотитьвсю еду, какая есть на столе, чтобы стать Толстой Дамой из цирка.

Научившись читать, я запоминаю наизусть стихи из книги «Кудлатая замарашка». Про маленькую Паулину, которая играла со спичками, подожгла дом и погибла в огне. Про Гаспара, который ни за что не хотел есть суп и умер от голода. Про Конрада, лишившегося больших пальцев. Я снова и снова читаю стихи, сама сочиняю музыку и пою их, как оперные арии, погружаясь в транс.

На перемене мы с девочками из класса играем в штандер. Я бросаю мяч вверх, как можно выше, они разбегаются в разные стороны, поймав мяч, я кричу «Стоп!», и они должны замереть на месте и не делать больше ни шага. Я оглядываюсь, смотрю, кто стоит ближе всех, и кидаю мяч. Если попадаю, жертва «убита», наступает ее черед водить. Промахнувшись, я не огорчаюсь, потому что больше всего люблю кричать «Стоп!» и видеть, как весь мир замирает на полувздохе, на полужесте, подобно статуям в Цвингеровском дворце не двигайся не двигайся сиди смирно я научу тебя сидеть смирно!

Я просыпаюсь и слышу как наяву: «Шесть лет». Выпрыгиваю из кровати, сбегаю по лестнице, и все кричат: «С днем рождения, Кристина! С днем рождения!» — и целуют меня, и обнимают, и прижимают к себе. К праздничному обеду мама купила жирное свиное ребро. Когда мы с Гретой возвращаемся из школы, кость лежит на газете, на кухонном столе, мама готовит чечевицу. Я украдкой хватаю ребро и впиваюсь зубами в сало. Это невыносимо вкусно, но тут раздается мамин возглас: «Эй! Ты что делаешь?! Это на всех. Будешь есть сырой жир — заболеешь!» Я хихикаю и укрываюсь за столом, держа кость в зубах, как собака, мама, не сняв фартук, ловит меня, я ныряю под стол, она наклоняется, хватает меня за ногу, я лежу на полу, так и не выпустив кость из зубов, и тут раздается звонок в дверь. Мама идет открывать. Я грызу сало, мечтая съесть все, без остатка. Нельзя, иначе мама разозлится по-настоящему. Я слышу в прихожей незнакомый мужской голос, мама ничего не отвечает, потом раздается страшный грохот.

Я осторожно кладу кость на стол. Бабушка с дедушкой кидаются в прихожую, Грета и наша служанка Хельга бегут по лестнице, перескакивая через ступеньки. Мама лежит на полу она упала в обморок. Почтальон стоит рядом с мамой на коленях, пытаясь привести ее в чувство, дедушка наклоняется, берет телеграмму, медленно распрямляется, читает и произносит — очень тихо: «Лотар погиб». Потом дедушка с почтальоном относят маму в гостиную, кладут на диван, Хельга приносит мисочку с водой и полотенце для компресса. Мама стонет, бабушка плачет, служанка Хельга ломает руки, а я говорю себе, что теперь все забудут про мой день рождения, потому что он стал днем смерти Лотара, всю оставшуюся жизнь мой день рождения будет для семьи днем скорби, но потом понимаю, что ошиблась, Лотар, должно быть, умер вчера или позавчера, известия теперь доходят до людей не сразу — не важно, хорошие они или плохие.

Мой брат мертв. Я не очень хорошо его знала, он был слишком взрослый — семнадцать лет! — и даже перед самым уходом на фронт все время пропадал на собраниях. Мой брат погиб, но что я чувствую? Горе? Не знаю.

Все отменяется.

В доме траур, все ходят печальные. У мамы красные от слез глаза, она надела черное платье. Бабушка застыла, заледенела. Дедушка закрылся у себя и слушает радио. В школе учительница велит Грете встать перед классом и рассказать, как она гордится братом, отдавшим жизнь за Вождя. Голос сестры дрожит, в глазах стоят слезы, и ее слова звучат не слишком убедительно.

— Можно мне поиграть с твоей шкатулкой, бабушка?

— Оставь меня в покое, Кристина, прошу тебя.

Интересно, будем мы праздновать Рождество в этом году или нет? Мне хочется подобраться как можно ближе, проследить и понять, что именно происходит — фокус или чудо.

Когда день начинает угасать, мы собираемся в гостиной, и мама зажигает белые свечи на елке. Дедушка садится за пианино, а я должна запевать. Мы становимся полукругом у елки и поем гимны. У меня самый сильный и самый нежный голос, я чувствую, как он рождается и растет в моей груди и выходит в мир точно в нужный момент, «Звените, колокольчики, звените, звените», Грета фальшивит, было бы куда лучше, если бы она только делала вид, что поет, она уродует красоту, все время берет не те ноты, путает строфы, ей все равно, какона поет, а мне невсе равно, я знаю каждое слово каждого гимна, и любимого гимна Гитлера тоже. «В сердцах наших матерей бьется сердце нового мира», я пою эти слова и смотрю на маму сияющим взглядом, чтобы она не грустила так сильно из-за смерти Лотара и из-за того, что папа на фронте, мама гладит меня по голове, она гордится мной, я хочу, чтобы она лопнула от гордости.

Пока мы пели, в комнату прокралась ночь, кажется, что пламя свечей на елке горит ярче, гирлянды и серебристые шары отражают их свет, они переливаются, сияют, сверкают, как в сказке, белый передник Хельги и дедушкины седые волосы блестят серебром. Он знает все пьесы наизусть, он играет в темноте и ни разу не ошибается, хоть у него и не хватает двух пальцев.

«Тихая ночь» всегда поется последней, каждый куплет звучит чуть тише предыдущего, так что последние слова — «безграничная любовь» — напоминают дуновение ветерка, шепот, шорох, потом бабушка говорит: «Ти-хо» — и все умолкают. Я слышу, как тикают большие ходики, чувствую, как колотится в груди сердце. Когда мое сердце перестанет биться, я умру. Часы — НЕ живые, но маятник мерно раскачивается справа налево, слева направо, иногда часы останавливаются, но не умирают, так бывает, если дедушка забывает их завести. Даже если часы однажды сломаются и починить их будет невозможно, никто не скажет: «Они умерли», не станет покупать гроб и хоронить их, а просто купит другие.

«Разбитое сердце» — это просто слова, сердце ведь нельзя разбить, как чашку или статуэтку.

Наконец дедушка тихим голосом обращается к Богу, благодарит за лучший и главный подарок, который Он всем нам сделал — за Иисуса Христа, имена Христос и Кристина означают «помазанник Божий», тебе мажут голову маслом — и ты благословлен на всю жизнь, а потом говорит: «Ты призвал к себе нашего Лотара, как твоего собственного сына Иисуса», но тут его голос срывается, он не может продолжать. Мама подавляет рыдание, а дедушка, справившись с чувствами, произносит «Аминь», что означает «Да будет так!», все эхом отзываются: «Аминь», и снова воцаряется тишина, а часы начинают бить. Я насчитываю семь ударов, но не знаю, когда было семь часов — на первом ударе, на последнем или между третьим и четвертым.