Линни: Во имя любви

— Миссис Смолпис упоминала о своих друзьях, — сказала я. — Боюсь, что из-за моего присутствия она не сможет пригласить кого-либо из них к себе.

Шейкер улыбнулся.

— Я рад, что она все еще может испытывать нехитрые радости, имея доступ в общество как вдова доктора Смолписа и получая приглашения от знакомых.

Он умолк, и в этот момент я поняла, что Шейкер во многом похож на отца, о котором только что говорил.

— Вскоре после смерти отца — он умер семь лет назад — мать пережила этот ужасный апоплексический удар и после этого стала излишне благочестивой.

Шейкер нахмурился, изучая рисунок, висевший над столом, словно забыл о моем присутствии.

— Я не раз читал о подобных случаях. Видимо, это как-то взаимосвязано — начало болезни и патологическая тяга к религии.

Я тихо что-то пробормотала, выражая согласие. Шейкер очнулся от задумчивости, затем перевел взгляд на меня.

— Я пытался ей помочь. Я следовал всем медицинским предписаниям — ограничивал потребление жидкости, давал ей рвотное и пурген. Я даже делал ей кровопускания, надеясь нормализовать таким образом ее кровообращение. Но матери ничего не помогло. Хотя, как я вам уже говорил, припадки случаются редко, иногда она ведет себя так, что я с трудом узнаю ее.

Он вздохнул.

— Не стоит беспокоиться из-за ее повышенных требований. Нэн, которая давным-давно работает у нас, и ее дочь Мэри, которая приводит в порядок одежду и волосы матери, обязательно вернутся. Мама регулярно их выгоняет за то или иное нарушение. Они уходят на два-три дня (это достаточный срок, чтобы мама по ним соскучилась), а затем возвращаются. Нэн уже привыкла к этому, и они с матерью прекрасно понимают друг друга.

Я взяла перо и обмакнула его в чернила.

— Шейкер, что вы имели в виду, когда говорили, что я ваш знак? — спросила я, прежде чем начать писать.

Шейкер подошел к окну.

— Той ночью в «Зеленой бочке» я решил… — Он замолчал. — Я решил выпить столько, сколько смогу, хотя вообще-то я редко употребляю крепкие напитки. А затем, выпив достаточно, чтобы набраться храбрости, я собирался пойти в… в то место, где похоронена Фрэнсис, чтобы не причинять лишних забот матери, и выпить настойку болиголова.

— Болиголова? Но разве это не яд?

Он улыбнулся краешком рта.

— Да, это яд. Только трус принял бы подобное решение, но я не мог думать ни о чем, кроме необходимости положить конец своему жалкому существованию. Я больше не видел смысла в жизни. Когда я стоял возле стойки в таверне, мною овладели три чувства.

Я ждала.

— Самым сильным из них была жалость к себе. Я думал о том, что из-за своей беспомощности я никогда не смогу стать таким, каким мне хотелось бы быть. Я никогда не смогу стать врачом, и уж тем более хирургом. А это единственное, чем я хотел бы заниматься, — по мере своих возможностей помогать людям. Хотя я вполне удовлетворен своей работой в библиотеке, она оставляет меня равнодушным. Я был в отчаянии, так как понимал, что никогда не смогу иметь собственную семью — вряд ли какой-нибудь девушке будет интересен такой, как я.

Я удивилась. Мне начала открываться спокойная сила, скрытая за невзрачной внешностью Шейкера, и, несмотря на постоянную дрожь, он держал себя с достоинством. Ну конечно, он слишком строго себя судил.

— Второе чувство — это вина, — продолжал он, — за то, что оставляю свою мать на произвол судьбы. Но жалость к себе победила. Я оплатил письмо, которое, как я надеялся, все объяснит. В нем содержались указания касательно благополучия моей матери. Я знал, что нищета ей не грозит, ведь мой отец оставил после своей смерти достаточно денег, чтобы обеспечить ее до конца дней. Кроме того, я уже давно сказал Нэн о том, что если я вдруг не смогу больше заботиться о матери, то они с Мэри могут переехать жить к нам, при условии что они обеспечат моей матери пожизненный уход, и Нэн приняла это предложение. Она сама вдова, и, хотя моя мать считает, что Нэн стоит гораздо ниже ее на социальной лестнице, это не помешает им ладить друг с другом.

Шейкер теребил пальцами окантовку шторы.

— А третье? — спросила я, поскольку пауза затянулась.

— А третье — это была слабая надежда. Надежда на то, что мне будет явлен знак, объясняющий, почему я не должен осуществлять задуманное. Я ждал его более двух недель, с того самого дня, когда спланировал свои действия. Я решил, что, если со мной случится что-то, что можно будет считать знаком, я попрошу прощения за жалость, проявленную к себе, и стану жить дальше. И вы, Линни, оказались этим знаком.

— Каким образом?

— Потому что я понял, что смогу вам помочь.

С пера сорвалась капля чернил и упала на чистый лист. Я смотрела на расползающуюся кляксу.

— Вы хотите сказать, что раз я шлюха, то вы могли бы оправдать собственную жизнь, наставив меня на путь истинный?

Снова воцарилась тишина, затем Шейкер заговорил — тихо и с едва сдерживаемой злостью.

— Нет. Потому что я подумал: может быть, с помощью отвара из пастушьей сумки с небольшой добавкой розмарина, который снимает спазмы, роды удастся остановить. Когда же я понял, что все зашло слишком далеко, я захотел помочь вам и убедиться, что вы не будете вынуждены рожать в одиночестве, где-нибудь на улице, где вы можете истечь кровью. Вот как я надеялся вам помочь, даже несмотря на то что я не врач, не хирург, а обычный человек, которому небезразлична судьба незнакомки. Вот почему вы оказались моим знаком. Вы заставили меня подняться над трясиной собственного эгоизма.

Я прикусила щеку. От этой недавно появившейся привычки на внутренней стороне моей щеки образовалось маленькое твердое уплотнение. Я кусала щеку, чтобы взять себя в руки и не сказать лишнего миссис Смолпис или вот в таких случаях, когда не знала, что ответить.

Шейкер вернулся к столу и, пододвинув лампу поближе, показал отрывок из книги, с которого мне следовало начать. Я принялась старательно его переписывать. Больше мы никогда не разговаривали на эту тему.

Глава тринадцатая

Как и предсказывал Шейкер, через день Нэн и Мэри вновь приступили к работе. Подозреваю, что миссис Смолпис обрадовалась их возвращению только потому, что понимала: теперь с ней снова будут нянчиться так, как она привыкла. Я пришла к заключению, что она хотела вести приятную светскую жизнь — принимать приглашения на ленч и на чай, посещать церковные собрания. Возможно, она была уверена: стоит только предоставить мне свободу действий, и я сразу же сбегу, прихватив столовое серебро, и поэтому боялась оставлять меня дома одну.

Первую проведенную вместе со мной неделю она терпела мое присутствие, только когда я читала ей Библию. Однажды у миссис Смолпис выдался плохой день — она все время жаловалась на боль в суставах, а затем попыталась заставить меня раскаяться в грехах и признать свою нечестивость и то, что, по ее понятию, являлось похотливыми мыслями. Когда я упрямо отказалась, она ударила меня по рукам Библией, предсказывая мне смерть в одиночестве и бесконечные муки в аду. Она объяснила мне, что методизм [11] являлся естественной стадией ее морального развития и на нем до сих пор основываются ее интеллект и философские взгляды.

11

Методизм — одно из направлений в протестантизме.(Примеч.перев.)